Четвертое измерение - [71]
У приунывшего Ротаридеса вертелся на языке вопрос о больнице и врачах, но Траутенбергерова так зарыдала, что оставалось лишь ждать, когда она успокоится.
— Представьте, ее извергу и этого было мало! — заговорила она с новой силой. — Затеял судиться со мной из-за Владика, дескать, я его плохо воспитываю и сына должны передать ему, отцу. Владушко, говорю, положи одну руку вот так на сердце, другую вот так подними, — старуха изобразила все это в лицах, — и скажи: «Пан судья, я, Владушко Гатар — это его фамилия по отцу, — клянусь вам, что хочу остаться с бабушкой!» Научила его, как надо сделать. А на суде говорю перед всем народом: «Господа судьи, вы сами знаете, как этот человек поступил с моей дочерью, теперь она у меня умерла. Мой Владушко на мне с первого дня, с первой пеленочки. Знаете, сколько он весил при рождении? Думаете, его отец это знает? Кило восемьдесят! Никто не верил, что он выживет, но я, как видите, его вынянчила! Крапиву собирала, корешки, заваривала настой, лишь бы он окреп. Я его баюкала, первую конфету не отец, а я ему дала! И вы собираетесь отнять его у меня?» Владушко на это как заплачет, как подбежит ко мне, как закричит: «Бабушка, бабушка, я хочу остаться с вами…»
Ротаридес чувствовал, что окончательно выдохся, делать участливый вид уже не хватало сил. У него затекла шея и лицевые мышцы, казалось, еще минута — и он взорвется, пусть даже опять рухнет долгожданный обмен квартиры. Старухин рассказ местами вызывал сомнения, хотя Ротаридес допускал, что в запальчивости она иногда заговаривалась.
— Бедняжка после смерти матери все убивается. — Успокоившись, старуха переменила тон. — Он, знаете, такой слабенький, не то что другие дети. Учеба дается ему с трудом. А ведь еще приходится ездить в школу в Рачу, через весь город, каждое утро дурх[13] весь город….
Специальная школа! — сообразил Ротаридес.
— Не может он забыть свою мамочку, — продолжала старуха. — Уж очень он ее любил. Еще и теперь иной раз ляжет на кровать, на которой она умерла, и плачет: «Мамочка, родненькая!» Потом скажет: «Бабушка, я отсюда никуда не поеду, потому что здесь моя мамочка умерла…» Судите сами, молодой человек, какое детство выпало на долю этого мальчика! Отец на него деньги дает, ничего не скажу, и я получаю помощь… Все на внучка трачу, самой-то мне много ли надо. Видите платье, молодой человек, я получила его на рождество от Красного Креста, другого у меня и нет. На мне ведь вся одежда только из посылок на рождество, да мне и того хватает… Целый год хожу в одном и том же!
И вряд ли хоть раз выстирает, подумал про себя Ротаридес, все еще под впечатлением осмотра грязной старухиной ноги.
— Ем я тоже не ахти сколько. На завтрак молоко, на обед молоко, на ужин опять молоко. Мой желудок ничего другого уж и не принимает. Скажите, молодой человек, сколько бы вы мне дали лет?
Ротаридес беспомощно развел руками, выпятил нижнюю губу. Мысленно он прикидывал, какую бы назвать цифру. Желательно меньше, чем на самом деле, но и не настолько занизить, чтобы это бросилось в глаза.
— Ну… трудно сказать… шестьдесят… пять, — наконец сказал он, запинаясь.
— Семьдесят девять! — торжественно заявила старуха. — Этой зимой, если доживу, восемьдесят будет.
Если доживет! — подумал Ротаридес, и душа у него ушла в пятки. Как-то раз у них уже был на мази весьма выгодный обмен с одним пенсионером, от его лица действовал сын, все шло гладко, квартира из двух с половиной комнат была почти у них в руках, но они решили отложить обменные дела на неделю и съездить с Тонкой в отпуск, а когда вернулись, то зашел сын и сообщил: у отца инфаркт. Все сорвалось, квартира отошла национальному комитету…
— У меня к вам просьба, молодой человек, — продолжала старуха, — когда мы обменяемся, не могли бы вы изредка приходить к Владику и помогать с уроками? Не дается ему, знаете, учеба, а я, старая, ничего в таких делах не смыслю. Дворничиха говорила, что вы учитель…
— Да-да, конечно, — пообещал Ротаридес, обрадованный, что разговор наконец перешел к делу. — Не хотите осмотреть нашу квартиру?
— Зачем? Зачем вас утруждать, и без того помещала… Соседние квартиры я знаю, они небось все одинаковы, верно?
— Да, совершенно одинаковы.
— Главное, что тут близко и на первом этаже. Одиннадцатый этаж, подумать только! Я этих дружков Ничовой отважу, на моей квартире ей не нажиться, нет! А вас, молодой человек, попрошу об одном: бумаги и всякие хлопоты возьмите на себя, потому что мне с моими-то ногами…
