Четвертое измерение - [70]

— Вы знаете пани Ничову? — без всякого вступления спросила старуха. Голос у нее оказался глухой, хрипловатый.

— Нет, — признался Ротаридес, чем лишний раз засвидетельствовал свою непростительную неосведомленность, так раздражавшую Эву Матяшикову. Дело в том, что пани Ничова, сотрудница соответствующего отдела национального комитета, могла бы повлиять на решение его жилищной проблемы, догадайся он, как другие, более практичные люди, похлопотать у нее об обмене. Она-то и выселяла пани Траутенбергерову из ее слишком большой квартиры.

— Понимаете, у Ничовой сколько уже зарятся на мою квартиру. Видели бы вы, сколько их у меня перебывало! На днях один заявился с детской коляской. Вы, говорит, такая-то? И прямо в комнаты, так и прет с коляской. Представляете, молодой человек? Прямо с улицы прется в квартиру и собирается поставить у меня коляску. «Я, говорит, уже был у пани Ничовой, она знает. Вы переедете в мою квартиру, потому что мне она мала». А где, спрашиваю, находится ваша квартира? «На такой-то улице, отвечает, одиннадцатый этаж». Это с моими-то больными ногами? Если бы вы только знали, молодой человек, как мне трудно ходить… Еле-еле дотащусь до магазина и назад, на автобус и думать нечего после того, как мне зажало ногу между дверьми. Я, знаете ли, не успела вовремя выйти, а водитель закрыл двери и тронулся с места, паршивец этакий! Так и поволок бы меня, если бы не люди… С того дня я и хромаю, а этот с коляской: «При чем тут ваша нога, там лифты». Знаю я ваши лифты! Может, они вечно сломаны… Тогда что делать, а? Как вам это понравится, молодой человек!

Старуха с трудом вытянула перед собой левую ногу, спустила гольфы и даже поддернула платье. Ротаридес смущенно наблюдал. Чуть ниже острого колена по внутренней стороне ноги тянулась цепочка белых шрамов. Кожа вокруг сморщенных островков была бурая, жилистая и без единого волоска. И тут Ротаридеса взяло сомнение: откуда эти пятна вокруг шрамов, то ли это старая кожа, то ли просто глубоко въевшаяся в поры грязь? Старуха любезно предоставила ему любоваться своей ногой — шрамы и впрямь окружала сплошная корка заскорузлой грязи. Ротаридес, притворившись, что не заметил этих застарелых наслоений, внимательно осмотрел больную ногу, сочувственно кивая головой. Когда Траутенбергерова снова подтянула гольфы, у него отлегло от сердца.

— Ничова, знаете ли, уже продала мою квартиру, — продолжала старуха, — получила мзду, и этот с коляской решил, что выкурит меня отсюда. Но я выставила его за дверь! Должно быть, после этого он побежал к ней, взял свои деньги назад, потому что она примчалась ко мне злая как собака. «Бабка, — кричит, — я ведь вам велела искать самой квартиру, а не то выселим вас в принудительном порядке и поедете в Петржалку[9]!» Что-о? — говорю. Меня — за реку, в Петржалку? Желаю остаться в этом районе и обязательно на первом этаже… «Пожалуйста, говорит, коли найдете, только, смотрите, быстро». И найду, говорю ей прямо в глаза, сама найду, мне ваших клиентов не надо!» Повернулась и ушла. И вот получаю официальный форшрифт[10], сплошь печати и параграфы… Что вы на это скажете, молодой человек? Мыслимое ли дело — выбрасывать меня вон вместе с моим Владиком!

— Вы живете не одна? — вытаращил глаза Ротаридес.

Старуха как будто только и ждала этого вопроса: выжала слезу и, по-детски жалобно скривив рот, начала всхлипывать:

— Внучек, сиротинка моя! Мама у него умерла в январе…

— Весьма сочувствую… — пробормотал Ротаридес, окончательно растерявшись. У него язык не поворачивался попросить старуху говорить тише, хотя Вило опять беспокойно заворочался в кроватке и зачмокал губами, что обычно служило предвестием пробуждения. Ротаридес на цыпочках приблизился к кроватке и прикрыл сына.

— Знали бы вы, какая это была красавица! — сокрушалась Траутенбергерова, уставившись на кресло, словно не видя сквозь слезы, что в нем никто не сидит, — Тридцать три года всего. А какие у нее были роскошные волосы, вы бы видели! Я вам потом покажу ее фотографию. А как она пела! Вы, молодой человек, может, слыхали ее, пела она с ансамблем в «Парке», знаете этот бар?

— Нет, я там не бывал, — несмело признался Ротаридес — ему куда приятнее было бы сказать старухе, что он видел и слышал ее дочь. Решив, что надо как-то выразить свое участие, он спросил: — Отчего она умерла?

— Да все ее этот… — Голос старухи снова дрогнул. — Говорила ведь ей: дочка, не выходи за него, или сама не видишь, что он за человек? Просто-напросто ниманд, ничтожество! «Но, мамочка, мы же должны пожениться…» Понимаете, они поставили меня перед фактом, волей-неволей пришлось согласиться, чтобы позора избежать. Как она его любила! А он… и говорить неохота. Такая была красавица, так хорошо пела, все мужчины на нее заглядывались. А он стал путаться от нее со шлюхами. Был у него мотоцикл, знаете ли, как-то раз в субботу заводит мотоцикл, дескать, на рыбалку еду, да она знала, что он опять к любовнице, и не пускает его. Схватилась за поручень, а он как огреет ее удочкой, прямо по глазам… Она как закричит не своим голосом: «Ой, мамочки», отпустила поручень, он и уехал. А когда вернулся, понял, что навеки лишил ее зрения… Жить с ним дальше мы не могли, да нам сейчас же и квартиру выделили, а дом-то еще не достроен. Вон там, внизу, молодой человек, мы натянули брезент, под ним спали и жили со всем геретом