Четвертое измерение - [103]
— Я посоветуюсь с женой, — сказал он после продолжительного молчания.
— Тогда сообщите, я сразу же сведу вас, — закончил разговор Шубак.
Когда Ротаридес, погасив сигарету, возвращался к себе, он и не подозревал, что в их жизни началась новая глава, в апогее которой — это уж после того, как они благополучно обменялись и «выселенцам» дали новые квартиры, — Тонка подойдет к окну в Старой роще в Петржалке и крикнет: «Теперь мы будем счастливы!» «Что ты сказала?» — крикнет и Ротаридес, потому что в этой квартире из-за шума ничего было не слыхать. Но трагедии в этом нет, от шума, как и от многих других неприятностей, люди изобрели немало средств, например затыкают уши. А через два-три месяца они перестанут замечать грохот, доносящийся с шоссе и соседних строек, свыкнутся с ним и будут считать даже вроде родным. Впрочем, их грядущие перипетии нас уже не касаются; доскажу до конца эту историю, а дальше может происходить все что угодно, наше дело сторона…
Тонку он не обнаружил ни в комнате, ни в кухне, зато дверь в ванную была открыта, и, войдя туда, он увидел возвышающееся над пышным белоснежным саваном пены «Домино» бледное лицо жены, обрамленное влажными кудряшками волос.
— Не затворяй, — сказала она, не открывая глаз. — Вдруг Вило проснется…
Ротаридес взглянул в зеркало над стиральной машиной и оторопел: он и в нем не увидел себя, как не видел своего отражения в доме Нагайовой. И только потом сообразил, что зеркало просто запотело от пара, и успокоился.
— А мне можно? — застенчиво спросил он Тонку.
— Давай, — кивнула она; Ротаридес сбросил одежду и забрался в ванну, чтобы в сотый раз убедиться, что не только квартира, но и ванна рассчитана на существ ниже среднего роста.
Уровень воды поднялся, и она начала вытекать через запасное отверстие, увлекая за собой душистую пену. Журчание вытекающей воды словно бы вдохнуло жизнь в стены ванной, создавая впечатление, будто в них циркулирует мощный ток крови.
— Как-то раз мне представилось, — сказала Тонка с закрытыми глазами, — что все дома обрушились и повсюду остались торчать только водопроводные краны и трубы.
Ротаридес сдул пену, так и лезшую в рот.
— Я хочу тебе рассказать, Тонка…
— Нет, это я хочу рассказать тебе кое-что, — перебила она, слегка толкнув его пяткой под ребра. — Только обещай, что отнесешься к этому серьезно!
— Обещаю, — кивнул Ротаридес.
— Мне опротивело перепечатывать чужую писанину. Ведь я не автомат. Ну вот, я и начала писать сама, понимаешь, пишу все, что только придет в голову…
Плохо дело, испуганно подумал Ротаридес. Хороши перспективы: занятая сверх меры жена, ребенок на шее, тесная квартира… Но он и глазом не моргнул и даже одобрительно улыбнулся:
— И о чем же ты напишешь?
— О нас, — ответила Тонка. — Часть нашей истории я уже написала, но остановилась, меня, знаешь ли, одолели сомнения… КТО же рассказывает нашу историю, ведь не я же, я как таковая?!
— Что-то я не пойму, — признался Ротаридес.
— Себя в роли персонажа я вдруг увидела иначе… и мне показалось заманчивым писать о том, чего я, в сущности, не знаю. Я, скажем, представила тебя на лекции, вообразила, как ты там сосредоточен и отрешен от всего, по-моему, даже сам не знаешь, много ли у тебя слушателей или мало, молодые ли они или не молодые, ты даже не пытаешься установить, интересует ли кого-нибудь твоя лекция, но иногда тобой овладевает тревога, вернее, тебя удивляет контраст — как если сидят бок о бок домохозяйка и профессор университета, вундеркинд-математик и пенсионер, за целую жизнь так и не одолевший игры в шахматы… Я хотела этим сказать, что ты, в сущности, поступаешь неправильно, проявляя к людям меньше внимания, чем к своим числам, и будешь за это наказан, в один прекрасный день к тебе на занятия кружка не явится ни одна живая душа…
— Очень возможно.
— Да, но не ясен угол зрения! На меня самое и на многих других людей. Это мне напомнило картину того художника, который изобразил людей на улице таким образом, словно он сам подвешен за ноги к уличному фонарю… КТО на самом деле создал это изображение? И кто на самом деле так пишет обо мне? Во мне закралось опасение, что я как таковая не являюсь автором моего «я» как персонажа. Но ведь никого же не видно, кто истолковывал бы мой образ. Может, я просто в плену какого-то заблуждения…
— Нет, это не заблуждение, — задумчиво сказал Ротаридес. — Наше пространство, в котором мы живем, возможно, тоже является лишь частью некоего запредельного пространства, хотя нам недоступно само представление о нем… Нет, это не заблуждения, таково мнение ученых.
Эти рассуждения были прерваны какими-то звуками из комнаты. Тонка выскочила из ванны в хлопьях пены вокруг плеч, накинув на себя купальный халат, бросилась восстанавливать нарушенный сон Вило.
Некоторое время Ротаридес молча изучал мокрые следы на полу в ванной. Встал, подождал, пока с него стечет вода, и отправился за Тонкой, ступая след в след. В комнате благоухало липовым чаем, за окном завывал ветер. И вдруг ему померещилось, что он в сердцевине цветущего дерева, вкруг которого жужжит рой пчел с покрытыми пыльцой ножками.
Земля превратилась в огромную свалку. Жизнь стала практически невыносимой. Поэтому, младенцев просто убивают при рождении, дабы не обрекать их на страдания. Но один из них выживает. Что ждет его?© mastino.
История дантиста Бориса Элькина, вступившего по неосторожности на путь скитаний. Побег в эмиграцию в надежде оборачивается длинной чередой встреч с бывшими друзьями вдоволь насытившихся хлебом чужой земли. Ностальгия настигает его в Америке и больше уже никогда не расстается с ним. Извечная тоска по родине как еще одно из испытаний, которые предстоит вынести герою. Подобно ветхозаветному Иову, он не только жаждет быть услышанным Богом, но и предъявляет ему счет на страдания пережитые им самим и теми, кто ему близок.
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.