Четвертое измерение - [16]

Математик взглянул на Эмму Ефимовну коротко и пристально:

– У меня она путешествует гораздо дальше блуждающих островов, населенных людишками величиной со спичку, гораздо дальше, Эмма Ефимовна, в четвертом измерении…

– Что это за измерение? И где оно? – Эмма Ефимовна с любопытством разглядывала математика: его длинный нос, увенчанный массивными очками, торчащие как-то особняком на коротко остриженной голове уши. – Я что-то такое слышала, но… Как-то даже один знакомый физик пытался объяснить, что Эйнштейн… в общем… переворот… – Эмма Ефимовна запуталась, покраснела.

– Сейчас, – ответил математик, – многие думают, что Эйнштейн перевернул наши представления о времени, создал предпосылки для бесчисленных путешествий в четвертом измерении…

– Но что же происходит или может произойти в четвертом измерении?

– Многое, – улыбнулся математик. – Прежде всего – нарушатся естественные причинно-следственные связи.

– Простите, как это понять?

– Очень просто. Например, вы встречаете своего сына, который старше вас.

– Понимаю… впрочем…

– В этой области, Эмма Ефимовна, мы все, к сожалению, пока понимаем не очень много. И я не могу сказать, что понимает под четвертым измерением Соня. Для нее это скорее стремление раздвинуть границы познаваемого, нежели как-то теоретически обоснованное физическое явление.

Сложив аккуратной стопкой проверенные тетради, математик отправился в библиотеку. Там старый библиотекарь приводил в порядок свое зачитанное хозяйство.

Посреди библиотеки на полу сидела Сонька, разложив вокруг себя исчерченные карандашом листы, и что-то подсчитывала в тетрадке.

– Что ты там вычисляешь, Соня? – спросил математик.

– Ветряк. Как будто все в порядке, а не крутится. По-моему, малы лопасти. У него, правда, подшипник полетел, но дело не в подшипнике. Ветряк неверно рассчитан.

– А размеры лопастей, диаметр поршня у тебя есть?

– Все есть.

Математик сел на пол, и они вместе принялись считать.

– Да, – сказал наконец Вениамин Анатольевич, – действительно, малы лопасти, надо их удлинить хоть вот на столько и, конечно, сменить неисправный подшипник. – Он с улыбкой посмотрел в глаза Соньке. – Сейчас разговаривал с Эммой Ефимовной. Ты рассказывала на уроке о блуждающих островах… и о людишках величиной…

Сонька слушала его с неустойчивой полуулыбкой.

– Разве ты не любишь географию? – продолжал математик. – Неужели тебе не интересно знать, что за морем, какими проливами разделены материки?

– Нет. Я хочу сама представлять, что за морем, Вениамин Анатольевич.

Подошел старый библиотекарь в вытертой вельветовой курточке.

– Это правильно, лучше представлять, чем знать, лучше выдумать, чем выучить.

– Ну, уж вы скажете, Иван Иванович, – ухмыльнулся математик. – Это какой-то идеализм.

– Да, я не прагматик! – с пафосом воскликнул библиотекарь. – И вся моя жизнь убедила меня в том, что я был прав.

За разговором они не заметили, что в библиотеку пришел Иван Антонович и стоял у стола, перелистывая новый номер «Огонька».

Два первоклассника бродили среди книжных полок, задирая головы и озираясь во все стороны, словно в дремучем лесу.

– Когда человек выращивает груши, такая философия в сущности ничего не меняет. А Соня, – математик мягко улыбнулся, – всецело поглощена поисками четвертого измерения, то есть сугубо физической проблемой…

Математик, видимо, решил, что дал библиотекарю исчерпывающий ответ на его реплику, и снова заговорил с Сонькой:

– Такое однобокое понимание реальности присуще не только тебе, Соня. То и дело в физике появляются теории, от которых поначалу захватывает дух, а далее постепенно выявляется, что все они – не более как выдумка. А ты даже теоретически, так сказать, философски обосновываешь пустое фантазирование, чуждое столь неприемлемому для тебя прагматизму.

Сонька, в упор глядя на него, ответила:

– То физика, а то так…

– Ну, будем надеяться, что ты не попадешь в эту когорту. Смогла же ты вырвать окружность из плоскости, да еще так легко, словно всю жизнь только этим и занималась. Тебе присуще ясное и точное мышление. А вот твоя философия мне не нравится.

Иван Антонович отложил журнал и подошел к ним.

– Я уж тебя немножко знаю, Соня, – сказал он. – Полагаю, твои философские высказывания следует понимать весьма косвенно.

– Конечно, – ответила Сонька. – Я ведь понимаю, что блуждающие острова не появятся оттого, что я их придумала.

Математик насторожился, в глазах его промелькнуло беспокойство:

– Как сказать… Реальность не обрывается на вычислении размеров лопастей ветряка… Она простирается далее – в космос, в антимир, в четвертое измерение… Эйнштейн говорил: «Воображение важнее знания». Но это не значит, конечно, что к знаниям можно относиться спустя рукава.

– Надо просто очень сильно захотеть, – сказала Сонька. – И тогда можно сделать все-все, как волшебник. Только я не могу. Знаю, что можно, но не могу. Как будто что-то мешает.

– У меня в детстве было точно такое чувство, – кивнул Иван Антонович. – Как это знакомо! Верилось, что можно полететь или плыть под водой, подобно рыбе. Во все верилось… И лишь позже, значительно позже я понял, что жил в мире иллюзий.

– И что вам дало это понимание? – спросил математик.