Четверть века назад. Часть 1 - [50]

Факирскій передохнулъ и еще не успокоеннымъ голосомъ:

— Изельта, заговорилъ онъ снова, — выражаетъ собою тотъ идеалъ, до котораго додумываются теперь благороднѣйшіе умы Запада. Богатая, она презираетъ свое богатство; аристократка, она хочетъ равенства, да-съ!.. Дѣвственная, она первая рѣшается сказать Пьеру что она его любитъ, и хочетъ за него идти замужъ, потому что онъ „изъ народа,“ и „я, говоритъ она ему, хочу быть народомъ,“ — понимаете-съ?…

— А столяръ, поддразнилъ его Духонинъ, — соглашается жениться на ней и, въ свою очередь, изъ „народа“ дѣлается графомъ?

— Вы ошибаетесь, вы очень ошибаетесь! Тутъ-то и сказывается вся сила Жоржъ-Санда и вся мощь изображаемыхъ ею характеровъ! Пьеръ любитъ Изельту страстно, безконечно, всею душой и всею мыслію своей, но онъ отказывается отъ нея. „Пока мнѣ невѣдомо, говоритъ онъ, — дѣйствительно ли богатство — право, а бѣдность — долгъ, я хочу оставаться бѣднымъ…“ И онъ жертвуетъ всѣмъ, любовью своею, счастіемъ — слезы слышались почти въ голосѣ студента, — во имя своей бѣдности, своей святой бѣдности!

— Удивительное дѣло-съ, безпощадно возразилъ на это Духонинъ, — какъ эти всѣ герои „изъ народа“ алчущіе „равенства“ не ищутъ себѣ героинь между своей сестрой — швеями и корсетницами, а все облюбливаютъ графинь — какихъ-то, да маркизъ!..

— Что же-съ, запнулся Факирскій, — это несомнѣнно, что пока… аристократическое, такъ сказать, воспитаніе даетъ это… эту прелесть внѣшней формы… манеры, — и глаза его невольно опять устремились на княжну, — а это не можетъ не цѣнить всякій… всякій эстетически развитый человѣкъ…

Свищовъ подмигнулъ Духонину, какъ бы приглашая его ко вниманію.

— „Несомнѣнно“ во всякомъ случаѣ то, сказалъ онъ, что очень было бы пріятно быть — какъ бишь вы называете столяра вашего? глянулъ онъ въ глаза Факирскому;- да, Пьеръ, — очень было бы пріятно быть Пьеромъ княжны здѣшней, напримѣръ, какъ вы полагаете?…

Бѣдный юноша не выдержалъ: онъ сорвался съ мѣста, словно готовясь кинуться на зубоскала, но сдержался, и, красный какъ ракъ:

— Я съ вами говорить не хочу-съ! вскрикнулъ онъ, и побѣжалъ вонъ съ балкона.

— Эко молодо, зелено! расхохотался ему вслѣдъ Свищовъ.

— И охота же вамъ! недовольнымъ тономъ промолвилъ Духонинъ.

— Ничего-съ, осторожнѣе будетъ! Вѣдь туда же, о княжнахъ мечтаетъ!.. Довольно съ нея и этого педанта! кивнулъ онъ въ сторону Гундурова. — Эхъ, вотъ до кого бы добраться! неожиданно вырвалось у него…

Духонинъ съ удивленіемъ глянулъ на него изъ-подъ очковъ:

— А что онъ вамъ сдѣлалъ? спросилъ онъ.

— Ничего, нагло оскалилъ зубы тотъ, — а учинять пакость ближнему никогда не мѣшаетъ.

— Гм! промычалъ Духонинъ, всталъ и пошолъ къ кружку ликовавшихъ отъ анекдотовъ Чижевскаго пулярокъ.

— Ну, и убирайся! проговорилъ себѣ подъ носъ Свищовъ, продолжая наблюдать изъ своего угла за Гундуровымъ и княжной, и становясь все злѣе, по мѣрѣ того какъ все очевиднѣе дѣлалось ему что она находитъ удовольствіе въ бесѣдѣ съ нашимъ героемъ.

Свищовъ его ненавидѣлъ. За что? Между ними не было ничего общаго, нечего имъ было дѣлить, не о чемъ соперничать. Но Свищовъ принадлежалъ къ числу тѣхъ безалаберныхъ Яго, которыхъ такъ много на Руси, онъ ненавидѣлъ людей здорово живешь, за то что есть у этихъ людей, и чего ему самому вовсе ненужно было, а слѣдовательно чему, казалось бы, онъ не имѣлъ никакой причины завидовать. Самъ онъ, напримѣръ, смахивалъ наружностью на короткошейнаго, грудастаго испанскаго быка, и очень гордился этимъ выраженіемъ силы въ своей наружности; но Гундуровъ былъ тонокъ, строенъ и нѣсколько щедушенъ съ виду, и Свищовъ его ненавидѣлъ за это. Гундуровъ готовился на каѳедру, а Свищовъ кромѣ картъ и московскаго балета ни о чемъ знать не хотѣлъ, и за это ненавидѣлъ Гундурова… Въ настоящую минуту онъ несказанно злился на него за то что вотъ онъ бесѣдуетъ съ княжной Шастуновой и она слушаетъ его съ видимымъ вниманіемъ, а ему Свищову, никогда въ голову не приходило вступить съ нею въ бесѣду, и въ Сицкое-то онъ пріѣхалъ, привезенный Акулинымъ въ качествѣ любителя-актера, единственно потому, что былъ въ эту минуту безъ гроша и не на что было ему вернуться въ Москву…

Онъ отправился изливать свою жолчь предъ пріятелемъ своимъ Елпидифоромъ.

— Поглядите-ко, батенька, началъ было Свищовъ, какъ въ эту минуту подошла къ отцу бойкая барышня:

— Можете получить! коротко сказала она ему.

— Что? не понялъ сразу отяжелѣвшій послѣ обѣда исправникъ.

— Ступайте къ капитану!..

— Даетъ? Онъ радостно вскочилъ со стула.

— Еще бы смѣлъ не дать! отвѣчали приподнявшіяся плечи Ольги.

— Ахъ, ты моя разумница!.. Сейчасъ?…

— Идите, говорю вамъ…

Онъ поспѣшно заковылялъ на своихъ коротенькихъ ножкахъ. Она за нимъ…

— Ольга Елпидифоровна! остановилъ ее Свищовъ.

— Чего вамъ? спросила она его черезъ плечо: она его терпѣть не могла.

— Спектакль сей изволили видѣть? И онъ осторожно повелъ глазами но направленію княжны и Гундурова.

— Какой-же тутъ спектакль?

— Воркуютъ-то какъ! хихикнулъ онъ.

— А вамъ до этого что?

— А мнѣ ничего; какъ другимъ, а мнѣ даже пріятно, нагло посмѣивался Свищовъ, — даже поучительно: вотъ оно, значитъ, иностранное воспитаніе…