Четверо со «Сринагара» - [32]

Прежде чем покинуть Спартанский, я позвонил сюда и переговорил с управляющим, так что мы быстро получили место за столиком в партере, где нас едва ли могли увидеть со сцены выступающие в шоу. Зато нам было все видно превосходно. Мы с Эллен заказали напитки за минуту или за две до начала представления и приготовились ждать.

Эллен потянулась через стол и похлопала меня ладонью по руке.

— Приятное местечко здесь, верно?

— Еще бы…

Боюсь, что мой ответ прозвучал без особого энтузиазма, но она все же улыбнулась, когда свет начал медленно гаснуть. Оркестр рявкнул медными голосами фанфар, и слева из-за кулис на сцену выбежал конферансье в черном смокинге и с такой ослепительной улыбкой, что казалось, будто вместо положенных ему тридцати зубов, во рту у него их было по меньшей мере полсотни. Он ухватился обеими руками за микрофон, установленный в центре, и начал кланяться вместе с ним публике с таким видом, будто собирался расцеловать всех, сидевших за первыми столиками мужчин и женщин попеременно.

Я не слушал ни тягучего и сладкого, как патока, приветствия, ни представления артистов, выступающих в первом акте, но зато с любопытством осматривал зал. Это было довольно уютное местечко, выдержанное в спокойных розовых и бежевых тонах, с низким потолком; создававшим в зале ощущение теплой интимности. Я был немного сердит на себя за то, что поддался на уговоры Эллен взять ее сюда. Но я не мог не согласиться, что даже при существующих обстоятельствах было чертовски приятно сидеть здесь, в «Красном петухе», за высоким бокалом, разделяя столик с очаровательной мисс Эмерсон.

Какая-то девица пела о давно ушедшем возлюбленном и, суда по голосу, она должна была быть довольно хорошенькой. Я посмотрел на сцену. Так оно и есть. Ее милый «ушел… ушел… уше-ел!» — стонала она, словно надеясь, что он услышит ее, куда бы он ни сбежал, и всем нам стало ясно, что именно заставило бедного парня с такой поспешностью покинуть насиженное место. Певица раскланялась, уступая место эстрадным комикам, которых сменил довольно неплохой жонглер-чечеточник и вокальная группа.

Затем зубастый конферансье снова выпорхнул на сцену и с неестественным восторгом объявил, что мы достигли кульминационного пункта в нашей программе, и сейчас Уэйд и Наварро исполнят знаменитый, непревзойденный «Танец Красного петуха». Сверкнув напоследок еще раз своей рекламой зубных протезов и взмахнув коротенькими ручками, он провозгласил: «Бернайс и Наварро!», затем убежал, прихватив с собой микрофон, под медленно гаснущий свет в зале.

Столик, за которым сидели мы с Эллен, находился справа от центра эстрады, в третьем или в четвертом ряду от края сцены, но нам отсюда было отлично видно все до мельчайших подробностей. Красный свет софитов залил сцену, и на площадке появились Банни и Наварро, выйдя одновременно одна слева, другой справа из-за кулис. Они оба подбежали к противоположным концам рампы и остановились, ожидая, пока смолкнут мгновенно вспыхнувшие и погасшие аплодисменты.

Костюмы были потрясающие! На каждом из танцоров было надето так мало, как только допускал закон, но достаточно, чтобы различить, какой пол они представляли. Красным петухом был Джо Наварро, и хотя петушиные бои происходят между двумя петухами, а не между петухом и курицей, Банни явно была женской противоположностью петуха. Никакой грим или костюм не могли сделать Банни похожей на петуха, особенно при том количестве существенных деталей, которые в данный момент были лишены всякого прикрытия и выставлены для всеобщего обозрения.

На голове у Наварро был прямой ярко-красный петушиный гребень, прикрепленный к тесной шапочке, скрывающей его черные волосы; на руках — рукавички с длинной бахромой из желтых, красных и синих перьев, и такие же перья, только короче, были привязаны к его коленям. На Банни были те же перья, но на голове у нее была шапочка из белых перышек, и шапочки такого же фасона, но значительно меньшего размера, прикрывали самые кончики ее упругих грудей. У обоих сзади был прикреплен большой петушиный хвост из разноцветных перьев, длинный и пестрый, развевающийся при каждом движении танцоров. На ногах у них были короткие красные сапожки с длинными изогнутыми шпорами, сверкавшими серебром.

В общем, они были больше похожи на больших попугаев, чем на петухов, но никто из зрителей, казалось, не собирался выражать протест по этому поводу.

Несмотря на обильное количество перьев, еще больше было обнаженного тела, поблескивавшего под красным светом лампионов. Постояв некоторое время на противоположных концах сцены, они подождали, пока аплодисменты уступят место напряженной тишине, и только тогда, казалось, заметили друг друга. Они принялись медленно кружить по сцене, пригнувшись и приподняв «крылья», все более сужавшимися кругами, пока не остановились в центре сцены, почти касаясь друг друга носами.

Оркестр, безмолвствовавший до сих пор, внезапно взорвался целым каскадом пронзительных звуков, и оба танцора взлетели в воздух, размахивая «крыльями» и сверкая серебряными шпорами на ногах. Пока оркестр исполнял эту дикую мелодию, оба они продолжали наскакивать друг на друга, разлетаться в стороны, кружиться друг возле друга и снова наскакивать.