Четверо повешенных на пьяцца дель Пополо - [6]

Сейчас я вам объясню, как было дело, — чтобы лучше понять сущность и внешние проявления этой революции, стоит послушать. Представьте себе завод с четырьмя сотнями рабочих; предприниматель захотел свое предприятие перестроить и довести число рабочих до ста; тогда рабочие решают завод занять (?), как будто он их собственность. Что оставалось делать бедняге предпринимателю? Он связался по телефону с революционной милицией, та вмешалась; но вместо того, чтобы прибегнуть к грубому насилию надо всеми без разбора, ограничилась тем, что путем жеребьевки из четырехсот имен отобрала четыре. (Понятно? Всего по одному из ста.) Эти четверо были арестованы и повешены — но не на месте преступления, а здесь, на пьяцца дель Пополо, дабы казнь послужила одновременно рекламным целям: действительно, на комбинезонах, в которые одеты четверо повешенных, крупными буквами значится название предприятия.

Таким образом, напряжение, создавшееся на одном из заводов, удалось снять, и притом не прибегая к крайностям; можно поручиться, что революционное движение экстремистского толка не колеблясь прикончило бы поголовно всех взбунтовавшихся рабочих, так беспардонно противопоставивших себя закону.

О революциях следует судить по их стилю — так считает ваш Джо.

В Трастевере царит порядок

Старуха Мэри отколола очередной номер — какой именно, неизвестно, так как этой ночью она в гостинице не ночевала и до сих пор о ней ни слуху ни духу. Я предпочитаю сидеть и выжидать, делая вид, будто ничего не случилось. Ну их к дьяволу, еще нарвешься на дипломатический скандал... Впрочем, если бы меня из этой вонючей помойки попросили убраться восвояси, я был бы только рад. Но тогда я нарушил бы данное вам, друзья-читатели, обещание! Воображаю, что бы с вами было, если, развернув газету, вы бы вдруг обнаружили, что ваш Джо вас обманул, не явился на тайное свиданье. Могу себе представить, какие оскорбления и угрозы обрушили бы вы на голову добряка директора!

С другой стороны, Мэри, при всей своей мягкости и даже некоторой наивности, не раз доказывала, что умеет с честью выйти из любого положения. Помню, был даже такой случай, когда она решила стать медсестрой, — если не ошибаюсь, в отряде вьетконговцев; за каким чертом ее понесло во Вьетнам, не помню, а может, она мне так и не объяснила.

Не могу сказать, чтобы я здесь развлекался, хотя в Риме есть для этого все условия. Как писателя с мировым именем, меня тут привечают, наперебой зовут в гости. Все это время я работал на вас не покладая рук и могу сообщить кучу разной вонючей информации; не уверен только, что почтово-телеграфная цензура всю ее пропустит.

Не буду вам плакаться, как трудно воссоздать точную картину здешнего положения; словами делу не поможешь, так же как и двойными порциями виски, к коему беспрестанно прикладывается ваш старый Джо. Ведь описывать приходится нечто невероятно от нас далекое, чуждое нашим простым и точным социально-политическим параметрам, то есть всему самому передовому и культурному, что есть на свете и о чем этот гнусный мир может только мечтать.

Кто знает, почему, несмотря на все наши благодеяния, столько людей нас ненавидят. Имей я вес в ЦРУ, я бы сказал: точка, хватит пускать на ветер деньги и раздавать синекуры!

Сегодня, впервые после долгого перерыва, снова начали выходить газеты. Все они независимые, информационные и совершенно одинаковые, одна копирует другую; вся разница лишь в названии — да и то небольшая. Зато их много — таким образом, у читателей широкий выбор. Впрочем, тираж их таков, что на каждом экземпляре вполне можно было бы набирать типографским способом фамилию покупателя.

На первой странице — политические новости: их курирует министерство внутренних дел временного правительства, именуемое также министерством общественного здоровья. Как правило, тут говорится, что в стране царят тишь и гладь: те, у кого есть работа, работают; политические процессы над красными возмутителями спокойствия — коммунистами и иже с ними — проводятся ускоренными темпами, поскольку ведают этим делом не обычные суды, а куда более расторопные военные трибуналы.

Особенно важно, что восстановлена третья полоса, где, благородно состязаясь друг с другом, выступают наиболее авторитетные представители современной итальянской художественной литературы. Наконец-то писателям не приходится компрометировать себя и унижаться выклянчиванием возможности печататься в газетах сугубо политического или, во всяком случае, узко партийного толка. Это послабление дает о себе знать в плавном течении их филигранной и бесполезной прозы. Признаться, я им завидую: кто знает, когда мне удастся вернуться к моим романам... Точит меня и другая мысль: здешние впечатления в моих книгах не используешь — войны и революции не мой жанр. А то, что пишешь для газеты, увы, живет ровно столько, сколько требуется, чтобы перевернуть страницу.

Но — нечего распускать нюни. Джо своего золотого времени не жалеет; романы, которые не напишет он, напишут другие. Ничего не случится, не так ли? Дефицитным может стать все, что угодно, только не художественная проза, ее на наш век хватит с избытком.