Четверги с прокурором - [9]

По словам Шетль, цветка в последнюю перед убийством среду не было. Она точно это помнит, потому что протерла до блеска и пропылесосила весь дом, не оставив ни пылинки, и этого цветка не было и в помине, и вообще смешно, чтобы он здесь оказался, потому что «госпожа» хоть и любила цветы, но большие декоративные цветы, те, что растут на клумбах, зато терпеть не могла этой мелюзги, да еще вдобавок в пластиковых горшках.

При повторном допросе и Шлессерер подтвердил сказанное уборщицей, после чего белая пеларгония после соответствующей регистрации заняла место в камере хранения вещдоков, как я уже говорил, что вызвало тяжкий вздох у ответственного за хранение чиновника. И с тех пор за этим делом сначала в стенах полицейского управления, а потом и в прессе закрепилось название «Дело с пеларгонией».

Вот и все на сегодня… Мне кажется, пюпитры установлены, стулья расставлены. Что там у нас сегодня? Ага, опус 161-й.

На этом заканчивается третий из четвергов земельного прокурора д-ра Ф.

Отвечают ли книги, на которых я сижу и подремываю, самым высоким вкусам, сказать не могу. Может, и отвечают. Мне приходится читать названия на корешках сверху вниз, то есть наоборот. Вот так-то.

Четвертый четверг земельного прокурора д-ра ф., когда он продолжает рассказ о «Деле с пеларгонией»

– Мы, криминалисты, исповедуем довольно-таки циничный принцип, который гласит: «Если у кого-то есть алиби, это уже подозрительно». В «Деле с пеларгонией» он как раз подходил Шлессереру. В ходе первых дней следствия, конечно же, допросили и Ванзебаха. Тот заявил, что он, как показал и Шлессерер, рано утром в понедельник, то есть 16 июня, отправился на охоту в Яхенау, а 20 июня во второй половине дня вернулся. И на протяжении указанного периода времени ни на минуту не расставался со Шлессерером. Он абсолютно исключал возможность того, что Шлессерер без его ведома и незаметно для него мог съездить в город и вернуться. Нет, разумеется, они спали в разных комнатах. А не мог ли Шлессерер ночью тайком?…

Время наступления смерти, как уже упоминалось, если исходить из состояния трупа и т. д., составляло минус тридцать – сорок часов с момента его обнаружения, то есть фрау Шлессерер была убита между 8 и 18 часами в четверг 19 июня. Но, по словам судебно-медицинского эксперта, теоретически существовала возможность, что супруга герра Шлессерера могла быть убита и раньше, то есть до 8 часов утра, в 6–7 часов утра. Если ехать, не особенно придерживаясь установленного ограничения скорости, добраться до Яхенау можно часа за два. Если нестись как на пожар – за полтора. Если исходить из самого крайнего срока, то есть из того, что фрау Шлессерер была убита в 6 часов, то Шлессерер – при условии, что убийца он – должен был вернуться в охотничий домик не позднее половины восьмого.

Ванзебах все помнил точно: когда он около 8 утра вошел в комнату Шлессерера, чтобы разбудить его для осуществления задуманного (не помню, о чем шла речь), то обнаружил его крепко спящим.

«Если он, – говорил Ванзебах, – имел намерение убить свою жену, в конце концов, чужая душа – потемки, ему потребовалось бы часа на четыре исчезнуть из охотничьего домика, причем незаметно для меня. 18-го числа мы отошли ко сну довольно рано. Мы устали за день: пришлось рано вставать, в три часа утра, чтобы успеть ко времени, когда, по словам егеря, косуля должна быть на определенном месте – никакой косули мы так и не нашли, – а потом вечером – в этом, между прочим, нет ничего зазорного – осушили пару бутылочек превосходного красного вина из запасов Шлессерера, и я точно могу сказать, что самое позднее в одиннадцать вечера мы улеглись, бордо возымело действие, и уже несколько минут спустя я, поверьте, спал как сурок. Отчего бы Шлессереру не воспользоваться этим обстоятельством и не уехать? Чтобы к трем утра снова вернуться?»

Это могло служить версией. Но эксперт категорически исключал возможность наступления смерти в час или в два ночи.

Ванзебах, трезвые и ясные рассуждения которого показались в целом правдоподобными, добавил уже в самом конце допроса одну деталь, зарезавшую Шлессерера без ножа – а именно то, что он скрепя сердце принял приглашение Шлессерера на охоту. Он, Ванзебах, планировал заняться на той неделе другими делами. Должна была состояться Неделя балета, а фрау Ванзебах, обожавшая балет, незадолго до этого достала билеты на «Онегина» Джона Кранко, и Шлессереру пришлось довольно долго уговаривать Ванзебаха поехать с ним на охоту, кроме этого, Ванзебах произнес еще одну ставшую сакраментальной фразу о том, что, дескать, у него сложилось впечатление, что Шлессереру «больше жизни хотелось», чтобы он, Ванзебах, принял его приглашение.

Впоследствии, уже на заключительном выступлении перед судом, представитель обвинения добрых полчаса обсасывал эту фразу Ванзебаха.

Сначала никто не был склонен видеть в Шлессерере преступника, не допрашивали его и в качестве подозреваемого, скорее, как свидетеля, хотя, если говорить откровенно, представители следствия с самого начала не исключали его из круга подозреваемых. Шлессерер заявил, что представления не имеет, кем мог быть убийца. По его словам, у его жены не было врагов, к тому же данное преступление по всем признакам – убийство с целью ограбления. В понедельник, 22 июня, Шлессерер изъявил желание встретиться со следователями по делу, заявив, что, как он выразился, желает дополнить свои показания, поэтому и был приглашен в управление полиции… нет, вру, он, напротив, просил следователей прибыть к нему в особняк, поскольку хотел предъявить им нечто важное.