Честная игра - [87]

Зейдлер погладил руку Филиппы, пробормотал несколько слов и пошел дальше.

— Я только схожу к себе на виллу, чтобы закусить и переодеться, и через полчаса буду здесь, — сказал ей Нилон.

Сиделка приводила в порядок после операции комнату Арчи.

Филиппа стояла у его кровати; вся краска сошла с его лица, выражавшего бесконечное спокойствие, и он похож был на спящего: голова повернута набок, ресницы лежали вдоль щек, и весь он казался таким юным и беззащитным.

— Вы не должны здесь оставаться, мадам, — сказала шепотом сиделка; — Завтра можно будет, но сегодня вы должны уйти.

Филиппа вышла. Море дремало под звездным небом, по набережной мелькали взад и вперед автомобили, люди смеялись и болтали, и эхо их голосов и смеха носилось в тихом, прозрачном воздухе.

Филиппа сошла к 6epeгy, о который лениво, почти бесшумно, ударялись волны; она нашла укромный уголок за ярко расцвеченными палатками и села, глядя перед собой и стараясь объять весь ужас этого дня, который явился только кульминационной точкой всех дней страдания Арчи.

Отчаяние и скорбь овладели ею; она поняла, что она способствовала его болезни, потому что она никогда не сознавала простейших явлений и в его, и в своей жизни; кто-то всегда заботился о ней, а она никогда даже и не задумывалась об этом.

Арчи в заботы о ней вкладывал все свои силы и средства, необходимые ему самому, чтобы жить, а она никогда об этом даже и не подумала, даже в голову ей это не приходило. И вот теперь он умирал потому, что любил ее так самоотверженно.

«Истощение от недоедания… — так сказал Зейдлер, глядя на нее суровыми глазами. — Такое крупное телосложение… жара… плохая пища…»

Его глаза не обвиняли ее открыто, но Филиппа в них чувствовала укор.

Она вспомнила, как однажды вечером, когда она сидела с Арчи во время обеда в маленьком ресторане, он сказал:

— Я должен быть более или менее на диете, дорогая, это необходимо для танцев.

Ему нужно было быть на диете! И он с каждым днем истощал свои силы, танцуя в эту жару, гуляя с ней, плавая с ней.

— Я поем, когда приду домой! — сказал он как-то раз, когда на пикнике она предложила ему что-то съесть, а он отказался. — Слишком жарко!

Все, что она могла сказать, было: «Я об этом никогда не знала!»

А она думала, что любит его!

Ей никогда не приходило в голову, что мужчина может выказать благородство в таких прозаических вещах, как еда или счет от прачки!

Но в эту ночь эти прозаические вещи ущемили ее сердце больше, чем когда-либо любовная ссора.

Ее сердце болело и страдало при мысли, что Арчи нужна была любовь, а он никогда ее не получал. Что в том, что они жили в дешевых комнатах? Она тоже должна была танцевать, как и он, зарабатывать что-нибудь, наконец, продать что-нибудь…

Ее рука коснулась жемчуга. Теперь Арчи будет иметь все ему необходимое — завтра же она продаст свой жемчуг.

Она медленно вернулась обратно.

— Без перемен, — сказал Нилон, казавшийся добрым и непохожим на врача в рубашке с открытым воротом, в фланелевых брюках и халате.

Филиппа с мольбой смотрела на него. Он слегка кашлянул и сказал:

— Все будет хорошо, все будет хорошо!

Он совсем не был уверен, что это так будет, но всегда считал, что необходимо утешать и поддерживать надежды; по его мнению, будет вполне достаточно времени для отчаяния, когда все будет кончено…

Филиппа легла в постель, но не могла уснуть. А если Арчи умрет? Она не могла себе представить жизнь без него, и теперь она поняла, как сильно она его любит, любит в нем что-то такое, за что она цеплялась, как маленький ребенок. Это не были ни его манеры, ни его веселость, ни отсутствие эгоизма и даже ни его милая самоотверженная властность, которой он слегка бравировал, и, наконец, это не была его любовь к ней… Это было то, что она была ему так же необходима, как и он ей.

Однажды он сказал ей, крепко прижав свою руку к ее груди:

— Все лучшее, что есть во мне, это — часть тебя. Вот почему я так люблю тебя.

А она подумала, что он это просто так мило сказал; это было немного преувеличенно, но так похоже на Арчи в минуты его экстаза…

Этой ночью, лежа в темноте и думая, что он может умереть, она поняла, что он говорил чистейшую правду. Если он умрет, то лучшая часть ее, наиболее жизненная, умрет вместе с ним.

Она погрузилась в тяжелую дремоту. В полусне ей мерещился только Арчи; она видела его улыбающимся ей, слышала его легкий смех любви, которым смеются влюбленные между поцелуями и которым можно смеяться, приближая губы к губам возлюбленной, прижимаясь ими к золотым завиткам волос, когда легкий горячий трепет исходит из каждого маленького корня; она видела его очень серьезным, она видела его разгоряченным от танцев, раздраженным тем, что ему жарко, слегка ругающимся; она чувствовала также, как он целовал ее за ухом, говоря: «Мне кажется, что я целую лепестки цветов!» Она ощущала его поцелуи на своей шее и слышала, как он недовольно ворчал, когда ему мешали жемчуга… Он не мог спеть ни одной ноты, но однажды он разразился песней, и она хохотала над ним до слез — это было так смешно; а когда она дразнила его партнершами по танцам, он смотрел на нее, надув губы, стараясь не улыбнуться глазами, так похожий на недовольного мальчугана, которому делают выговор!