Честь семьи Лоренцони - [71]
В течение нескольких последующих дней Брунетти, пребывая в крайне унылом расположении духа от осознания тщетности собственных усилий, размышлял о природе правосудия. Слова Цицерона о добродетелях и о взаимосвязи явлений не давали ему покоя; но все без толку, думалось ему.
Подобно троллю из волшебной сказки, прочитанной когда-то в детстве, троллю, который, невидимый и неслышимый, притаился под мостом, его записки покоились в нижнем ящике стола — невидимые, но не забытые.
Брунетти побывал на похоронах Маурицио, после которых у него на душе остался неприятный осадок. Он и сам не знал, что было более омерзительно — бесчувственные вампиры с камерами в руках, алчущие сенсаций, или осознание того, что покоится в тяжелом ящике, запаянном по краям свинцом, — с той целью, вероятно, чтобы уберечь его от сырости, царящей в фамильном склепе Лоренцони. Графиня на похоронах не присутствовала; и только граф с заплаканными глазами, обессиленно опираясь на руку поддерживающего его молодого человека, прошествовал по церкви за гробом человека, которого убил. Его мужественный, благородный вид, достоинство, стойкость, с которой он переносил страдания, повергли чувствительных итальянцев в состояние исступления — страну буквально захлестнуло сентиментальной волной сострадания к несчастному. Такого не было с тех пор, как американская пара, родители убитого в Италии мальчика, пожертвовали его органы итальянским детям — детям страны, в которой погиб их сын. Брунетти перестал читать газеты, после того как выяснил, что суд постановил рассматривать смерть Маурицио как «результат оправданной самообороны».
Брунетти погрузился в расследование дела об украденных двигателях. В этом было что-то болезненное: так человек с больным зубом, вместо того чтобы идти к врачу, причиняет себе еще большую боль, поминутно дотрагиваясь до него языком. В этой бессмысленной круговерти, где все перевернуто с ног на голову, если подвернулся шанс найти двигатели, то почему бы их не найти? Увы, это было слишком легко — украденные двигатели были вскоре обнаружены в доме одного рыбака из Бурано; у него оказались такие подозрительные соседи, что они сразу же заметили, как тот выгружал из лодки одну за другой какие-то подозрительные штуковины, и сразу же сообщили об этом в полицию.
Вечером того же дня, после триумфа с моторками, на пороге его кабинета появилась синьорина Элеттра.
— Buon giorno, Dottore, — ее голос был едва слышен; лицо спрятано за огромным букетом гладиолусов, который еле умещался у нее в руках.
— Ради всего святого, что это, синьорина? — изумился Брунетти, подымаясь со стула, чтобы освободить ей дорогу, убрав с ее пути второй стул, стоявший между ней и его столом.
— Лишний букет, — небрежно бросила она. — У вас есть ваза? — Она плюхнула букет на стол, а рядом положила какие-то бумаги, слегка помятые и влажные от накапавшей на них с мокрых стеблей воды.
— Должна быть где-то в шкафу, — ответил Брунетти, все еще недоумевая, почему она принесла ему букет. И почему вдруг лишний? Обычно цветы ей доставляли по понедельникам и четвергам; а сегодня была среда.
Она заглянула в шкаф, покопалась там, но, ничего не найдя, нетерпеливо махнула рукой и, ни слова не говоря, вышла из кабинета.
Брунетти посмотрел на цветы, лежавшие у него на столе, а затем на бумаги. Это были результаты анализов Роберто, присланные по факсу из Падуи от доктора Монтини. Он небрежно швырнул бумаги обратно на стол и посмотрел на гладиолусы. Они были живые, они излучали энергию; при одном их виде становилось легче на душе; Брунетти больше не хотелось думать о мертвом мальчике, переживать о нем и его семье.
Синьорина Элеттра быстро вернулась с роскошной вазой, которую Брунетти не раз видел у нее на столе и которой так часто восхищался.
— Думаю, это как раз то, что надо, — сказала она, наполнив вазу водой и ставя позади цветов. Затем она принялась аккуратно один за другим ставить их в вазу.
— Как это получилось, что у вас оказался лишний букет, синьорина? — спросил он и не смог удержаться от улыбки, глядя на синьорину и на цветы.
— Все очень просто: сегодня я подсчитывала ежемесячные расходы вице-квесторе и обнаружила остаток в пятьсот тысяч лир.
— Но откуда взялись эти деньги?
— Эти деньги полагалось ежемесячно отчислять на нужды канцелярии, — она воткнула ярко-красный гладиолус между двумя белыми, — ну, и поскольку сегодня последний день месяца, я решила кое-кому подарить цветы.
— Мне?
— Да, и сержанту Вьянелло, и Пучетти, еще букет роз ребятам из охраны.
— А женщинам из Иностранного отдела? — спросил Брунетти, удивляясь про себя, что, заказывая цветы, синьорина подумала только о мужчинах.
— Нет, — отрезала она, — последние два месяца им и так доставляют их дважды в неделю. — Покончив с цветами, она снова повернулась к нему. — Ну-с, куда вам их поставить? — осведомилась она, водружая вазу на край стола. — Сюда?
