Честь и мужество - [49]

Криминалисты давно установили, что совершить преступление, не оставив следов, нельзя. Каким бы хитрым и опытным ни был преступник, как бы он ни изощрялся, заметая следы, они непременно остаются. Особенно часто при осмотре мест происшествия следователи и эксперты обнаруживают следы пальцев рук, как было и в случае убийства на улице Ленинской.

— Там все было несложно. Преступника с помощью наших данных задержали на следующий же день после звонка в дежурную часть… А это значит, с помощью оперативного дежурного.

Два солдата незримого фронта. Двое из многих, кто днем и ночью охраняет нашу жизнь, покой, строго стоит на страже социалистической собственности. При всей несхожести их внешности, характеров, Сарычева и Давыдова объединяет одно замечательное качество — чувство ответственности за судьбу людей. Оно рождает и любовь к своему нелегкому труду, и стремление к знаниям, и творчество. Да, творчество! Потому что оперативный дежурный и криминалист прежде всего имеют дело с человеком. Помочь ему найти правильную дорогу в жизни или защитить его от посягательств, строго наказать или переубедить, перевоспитать, — что может быть благороднее, но и труднее, сложнее! Однако Валентин Петрович и Альберт Вениаминович с честью справляются со своими нелегкими обязанностями, считая их главным делом жизни.

Эдуард Кондратов ЗНАК НА СТЕКЛЕ Документальная повесть

1

Когда в окне замелькали пролеты моста через Волгу, Вадим почувствовал, как под ложечкой кольнуло… нет, даже не кольнуло, а остро защемило. Будто голод проснулся, да только есть Вадим не хотел, всего час как из ресторана. Ему не хотелось признаваться себе, но он знал, что щемящее, такое неприятное ощущение — не что иное, как поднимающийся из глубин подсознания страх. Вместе с соседями по купе он стоял у окна, что-то поддакивал мальчишке, считавшему пролеты, цокал языком — какая, мол, широкая она, наша Волга, — но все это проделывал не он, не Вадим Сорокин, а автомат в его обличье. Настоящий Сорокин кожей чувствовал каждый десяток метров, на который уменьшался путь до Куйбышева, и корчился от страха.

Но вот мост отгрохотал, соседи отвалились от окна, и с ними Вадим.

— Завидую вам, такую большую воду под боком имеете, — со вздохом, но весело, словно радуясь за Вадима, сказал Усман, собирая вокруг глаз пучочки морщинок. — Твой Куйбышев тоже на Волге стоит, да?

— Чего? — встрепенулся Вадим. — Ну да, на Волге…

Чтобы не разговаривать — сейчас это было непереносимо, — он вышел из купе и, заметив, что смуглолицый сосед тоже поднимается с места, направился через весь вагон в дальний тамбур. Дернул ворот, медные кнопки податливо распахнули батник почти до пояса. По груди, застревая в курчавой поросли, сбегали капли пота.

Никогда он не считал себя трусом. Никогда. Конечно, страшновато бывало не раз. Мало ли, вон и Герои Советского Союза на встречах признаются, как страшно бывало в бою. Но то — в бою! Почему же он не боялся — вернее, почти не боялся, — когда ночь напролет мчался в тумане на машине, превышая скорость, хотя знал, какой это риск — попасться автоинспектору или влипнуть пусть даже в ничтожную дорожную неприятность. За рулем он чувствовал себя лихим и бесстрашным, в общем, удальцом, каких мало, а сейчас, стоило проехать знакомый мост — и он раскис и чуть ли не готов идти с повинной. Странное существо человек, думал Вадим. Дикого зверя выручает инстинкт, оберегая от опасности, он ему и компас, и карта, и локатор. А чего стоит наше предчувствие? Тысячи раз мы внутренне сжимаемся, потому что ощущаем неясно приближение беды, но лишь в одном случае из ста предчувствие оправдывается, и именно эти исключения мы помним, о них с благоговением рассказываем знакомым. Наши повседневные мелкие страхи: не опоздать бы на автобус, не забыть бы документы, не наболтать бы по пьяному делу лишнее и прочие, и прочие — все они, как правило, едва возникнув, гаснут, не оправдываются, пора бы и привыкнуть. Не получается… То ли дело Курок — тот фаталист, он уверен, что ему не суждено помереть своей смертью, а коли так — чего ж трястись? У Курка не бывает ни предчувствий, ни суеверий, ни предубеждений. Опасность он осознает лишь когда она есть налицо.

Вадим курил сигарету за сигаретой. Тянулись они плохо, табак отсырел, да и вообще ростовская «Наша марка» не нравилась ему, но других не было. Он простоял в тамбуре больше часа, пока проводница не обругала его за окурки и пепел и не прогнала в вагон. «Надо собираться», — подумал он.

Соседи смотрели в окно, а когда он вошел, с благожелательным интересом оглядели: долго не был, не из ресторана ли?

— Сдам-ка постель пока, — сказал Вадим. — Скоро я дома.

— Хорошо, — закивала Фатьма. — Мама ждет, да?

— Ждет, — кивнул Вадим. — Все жданки поела.

Собираться, собственно, было просто: сдать постель, бросить в «дипломат» журнал да электробритву. Непроизвольно он растягивал процедуру: аккуратно сворачивал наволочки, простыни… Вадим сам не знал, чего больше хочет: чтобы время скорей пролетело или чтоб вокзал Куйбышева не показывался как можно дольше.

Отнеся постель и взяв у проводницы билет, он все-таки снова выскочил в тамбур и выкурил две сигареты. После Новокуйбышевска прошел в купе и распрощался с соседями.