Честь и долг - [154]

Александр Федорович сделал вид, что увлечен едой, смакует нежную форель, а сам напряженно думал о том, как ответить британскому послу, чтобы не получилось слишком грубо, но поставило его на место.

Бас Бьюкенена продолжал рокотать. И словами, и голосом Бьюкенен выражал недовольство слабостью Временного правительства, упрекал, что оно неспособно преодолеть партийные разногласия и поставить великие требования войны выше узко эгоистических интересов партий.

Керенский слушал теперь внимательно, и гнев поднимался в его душе. Александр Федорович был уязвлен недооценкой его роли. С запальчивостью, недостойной в разговоре с послом страны-кредитора и поставщика, он ответил, что его правительство взяло задачу поддержания порядка в стране и не намерено торговаться с Англией…

Терещенко пришел в ужас. Так говорить с послом Великобритании?! Сын сахарозаводчика гражданской храбростью не отличался. Зато он знал закон рынка: диктует свои условия тот, кто силен. Кто слаб — выполняет эти условия. Поэтому Михаил Иванович позволил себе перебить собственного премьера и не дал ему договорить даже фразы. Воспользовавшись правом хозяина, он поднял выспренный тост за мужественных английских офицеров, кои в русской Ставке помогают в борьбе против общего врага.

Керенский понял, что получил деликатную поддержку от своего министра. Бьюкенен решил, что Терещенко выражает особую заботу о Корнилове.

…Завтрак заканчивался в пустых светских разговорах. Терещенко заметил, что посол остался недоволен своей неофициальной встречей с министром-председателем. Следовало как-то исправить положение. Ведь недовольство Лондона могло перекинуться и на него, отнюдь не замешанного в такие опасные дела, как высказывание собственного мнения. Терещенко очень хотел сохранить свой пост.

…На следующий день послу Великобритании дверь в министерском подъезде у Певческого моста отворял тот же швейцар. Тот же секретарь проводил господина посла — на этот раз в кабинет министра. При появлении Бьюкенена встали хозяин дома и носатый лысеющий, некрупный человек во френче цвета хаки, в желтых, как у премьера, ботинках и таких же крагах. Это был Борис Савинков, управляющий военным министерством. В милом разговоре оба заверили сэра Джорджа, что Корнилову будет предоставлена полная свобода действий.

82. Минск — Могилев, начало августа 1917 года

Алексей Алексеевич Соколов внимательно изучал свежие московские газеты с текстами речей на Государственном совещании, когда ему принесли телеграмму из Могилева. Генерал-квартирмейстер Ставки Романовский вызывал его в главную квартиру армии для доклада об итогах июньских и июльских наступательных действий на фронте. Соколов удивился столь странной цели командировки — ведь анализ стратегических вопросов входил в функцию главнокомандующего или начальника штаба фронта. Однако распоряжение собрать необходимые материалы к отходу ночного поезда отдал и стал готовиться к докладу. Газеты пришлось отложить, ему уже стало ясно, что верховного главнокомандующего Лавра Георгиевича Корнилова встречали в Москве не как защитника демократии и Временного правительства, а скорее как будущего единоличного правителя России. Не случайно на перроне Александровского вокзала при стечении народа купчиха Морозова бухнулась перед ним на колени.

Утром генерал Соколов вместе с адъютантом вышел из вагона на станции Могилев и не поверил своим глазам. По дебаркадеру прогуливались подтянутые нижние чины корниловского полка с нашивками на рукавах, изображавшими щит с черепом и костями, лихо козыряли офицерам с такими же нашивками… Расхлябанности солдат, какой-то опущенности офицеров, характерных теперь для всех гарнизонов, начиная со столичного, — здесь не оказалось и в помине. "Ставка начинается с "батальона смерти"! Какая мрачная ирония войны!" подумалось Соколову.

Адъютант отправился к коменданту вокзала вызывать штабной автомобиль, а Алексей вышел размяться на привокзальную площадь. Фасад приземистого одноэтажного здания вокзала утратил свою прежнюю нарядность. Площадь и улица стали грязнее, запущеннее. Лишь обильная зелень садов украшала город. Множество торговок собрались на привокзальную площадь со своим нехитрым товаром — яблоками, грушами, вишней, семечками…

Скоро приехал штабной «паккард». За короткую дорогу Соколов отметил кое-какие многозначительные признаки. Эскадрон текинцев, любимого кавалерийского полка Корнилова, гарцевал куда-то по главной улице. Кони были хорошо вычищены, строй четок, всадники выглядели сытыми и довольными. Нижние чины подтянуты, как и их офицеры. Алексей давно не видел столь бравого войска. В Могилеве явно собиралась настоящая боевая сила.

Внешний вид Ставки за несколько месяцев, что Соколов здесь не бывал, совсем не изменился. Только внутри здания все сделалось каким-то полинялым, обветшавшим. Но полевой жандарм у двери выглядел молодцом. Он встал "во фрунт" перед генералом, как в старые времена, и не уходил с дороги до тех пор, пока ему не предъявили документы. Другие неуловимые детали также говорили о том, что в Ставке что-то готовится.

Романовского, генерал-квартирмейстера штаба верховного главнокомандующего, Соколов знал давно, со времен Николаевской академии. Он высоко ценил принципиальность Ивана Павловича, демонстративно ушедшего из Генерального штаба в знак протеста против просчетов и ошибок в подготовке России к войне. Это был умный, образованный и храбрый офицер в расцвете своих сил — ему было чуть более сорока лет.