Чешские юмористические повести. Первая половина XX века - [159]

— Пардон,— прервал я своего чичероне,— вы спрашивали, что я предпочитаю на ужин. Самое мое любимое блюдо — чесночная похлебка, сдобренная салом, и поджаренный хлеб.

— Но к ужину этого мало, маэстро!

— Разумеется! Через пятнадцать минут после того как желудок основательно прогреется супом, можно съесть ливерную требуху, прямо с жаровни, хорошо пропеченную, с корочкой. И к этому пол-литра пльзеньского из бочки…

— Прекрасно! — воскликнул пан секретарь и в первый раз за все время улыбнулся.— А на закуску? — спросил он мечтательно.

— На закуску? — задумался я.— На закуску лучше всего рулет и несколько маринованных луковичек!

Мы уже были в центральной части города и пошли по улице Гуса, чтобы осмотреть фирменный магазин Бати ^{77} — современное здание из стекла и бетона, а также и новый жилой дом.

— Это, маэстро, первый пятиэтажный дом в нашем городе, первая панельная конструкция.

Мы остановились у входа в маленькую лавочку.

АЛОИСИЯ ГИМЕШОВА

_{Г А Л А Н Т Е Р Е Я}

Звякнул колокольчик.

У прилавка стояла сгорбленная старушка в очках и какая-то дама-покупательница. Они подбирали шерсть нужного оттенка, прикладывая ее к образчику.

— Мама, разрешите вам представить мистера Йона!

— Ах, боже мой, какая честь,— засуетилась старушка.

— Пани Гимешова, я зайду вечером,— сказала дама. Колокольчик звякнул опять.

— Проходите, пожалуйста, проходите. Извините, люди мы простые, небогатые…

Я сел в маленькой кухоньке и закурил сигарету.

— Чем мне вас угостить, может быть, кофе?

— Дайте мне, пожалуйста, вон ту булочку — с краю. Я люблю все крайнее.

— Они вчерашние.

— Тем лучше.

Возле кухонного шкафа я заметил фотографии Гарольда Ллойда и Греты Гарбо ^{78}, прикрепленные кнопками к стене. Потом несколько строгих рисунков конструктивистских объектов, среди них — чертеж спального вагона и каюты трансатлантического корабля в разрезе. Над столом, где лежал кусок теста для домашней лапши, висел в рамочке акварельный рисунок небоскреба. Его тридцатый этаж был окутан тучами, а над пятидесятым светило солнце. С плоской крыши увенчанного башнями здания взлетал самолет, а другой в это время совершал на нее посадку. Под рисунком была подпись: «„Проект реконструкции здания ратуши“. Канд. архит. Ян Гимеш».

— Это рисовал Яничек, когда собирались надстраивать этаж на ратуше. Говорили, что у него способности.

— Хватит, мама! Обязательно вам каждому это надо сообщить! Лучше скажите, куда вы дели ключ от сарая!

Круглое, добродушное лицо старушки стало озабоченным, жалобно глядящие глазки за толстыми стеклами очков в железной оправе с тупой сосредоточенностью уставились на тщательно выскобленную половицу, а руки торопливо зашарили по платью.

— Вот они!

Мы остались с ней вдвоем. Пани Гимешова улыбнулась, потом вздохнула и села на стул, доверчиво придвинув его ко мне.

— Ах, боже мой,— шептала она, роняя слова между отрывистыми ударами топора, доносившимися с улицы.— Такой человек, и не стыдится сидеть с бедняками на кухне. Если бы только Еник… он рос без отца, хотел быть архитектором… Только ученье ему не давалось, особенно арифметика. И денег не было… Теперь он служит в управе и пишет в газеты. Голова у него болит… Если бы его уговорили, чтоб он учился! Ах, боже мой, теперь хоть заведет знакомства, нынче без протекции нельзя…

Звякнул колокольчик. Пан Гимеш вернулся из сарая.

— Мама, мы уходим! На утро вам хватит. Вернусь поздно.

Я совсем здесь освоился. Прямо-таки сжился с этим домом. Мне жаль было покидать милую старушку.

Мы оказались на площади, посреди которой стоял марианский чумной столб ^{79}.

— А что на сладкое, маэстро?

— Ах ты, черт возьми, про сладкое мы и забыли. Какой же ужин без сладкого!

— Так что бы вам хотелось?

— Больше всего я люблю турецкий мед [64],— сказал я и остановился под каменным порталом возле схемы маршрутов Клуба чешских туристов, вывешенной у входа в ратушу.

— У нас весьма живописные окрестности. Здесь вы изволите видеть пруд Подлоугак с ткацкой фабрикой, а здесь вот — величественная вершина Клучак, где когда-то было капище языческих богов, и куда теперь приходят полюбоваться прекрасными видами, это конечный пункт многих маршрутов. И если бы, маэстро, вы могли задержаться, то мы завтра…

— Жаль, не смогу!

Сделав несколько шагов, я остановился у витрины фотомастерской. Мне нравится разглядывать фотографии местных красавиц, лица почтенных горожан, снимки младенцев с лошадками на веревочках, физиономии солдат-отпускников. По случаю масленицы витрину заполонили цыганки с бубнами, домино и русалки; одна супружеская пара была наряжена гордыми магараджами в чалмах и сапожках с острыми носками. Мое внимание привлекла не слишком молоденькая барышня в кокетливо надетом котелке: взъерошенная головка выглядывала из-за занавески. Заглядевшись на ее смеющееся личико, я прижал свой нос к стеклу, вытянул шею, сложил трубочкой губы и громко закричал: — Ку-ка-ре-ку!

Пан Гимеш испуганно оглянулся.

Проходивший по площади старик остановился. Из лавчонки выбежала хозяйка.

К счастью, внимание пешеходов отвлек адский грохот мотоцикла.

— Прошу прощения, пан секретарь,— стал извиняться я, когда мы отошли.— Иногда стоит мне взглянуть в человеческое лицо или на его изображение, стоит увидеть какое-нибудь животное, посмотреть на паровоз, автомобиль, дерево, в общем на что-нибудь живое или движущееся, как я чувствую, что вдруг перестаю быть самим собой, себя уже не помню и как бы перевоплощаюсь в этот самый предмет, который меня притягивает и не отпускает. Это прямо как болезнь. Знаете химию — реакцию соединения? Сцепляются два элемента и уже их не растащить. В этот момент меня как будто что-то толкнет, сознание отключается, я брякаю какую-нибудь чушь — это уж непременно… А когда именно это должно произойти, когда другой человек или предмет собирается заговорить во мне — не знаю, сказать не могу. Прямо кошмар какой-то, будто бес в меня вселяется. В общем, писательская причуда, бзик,— даже не знаю как это назвать.