Чешские юмористические повести. Первая половина XX века - [160]

Мы уже прошли дома с аркадами и остановились перед внушительным, как епископская резиденция, строением, на дубовых вратах которого сверкала до блеска начищенная дощечка.

Доктор юриспруденции

ОТОМАР ЖАДАК

адвокат и поверенный

в судебных делах

— Давайте, маэстро, отойдем немного назад и посмотрим фасад — а, мое почтение, пан инженер — вечером ждем вас!

Я сошел с тротуара, сделал несколько шагов к центру площади. Пан Гимеш откашлялся и начал:

— Достопримечательный дом Жадаков, как свидетельствуют цифры на фронтоне, был построен в тысяча шестьсот тридцатом году одним итальянским мастером в стиле ренессанс. Это настоящая жемчужина архитектуры и за нее рыцарь Крайирж, владелец Бубны, пожаловал итальянцу арабского скакуна. Потом все это стали называть «На Шмидовне», потому что дом купил богатый суконщик Шмид. Потом его хозяйками стали монахини, заживо замуровавшие свою подругу, которая согрешила с молодым егерем. И, наконец, дом стал собственностью муниципалитета. Сначала здесь хранили соль, потом устроили воинский склад. Дедушка пана доктора Жадака, незабвенный бургомистр и депутат земского сейма, вместе с отцом нашего пана доктора Отомара Жадака восстановил дом в его первоначальном виде. Теперь, маэстро, подойдите сюда! Ваш наметанный глаз, конечно же, заметит под окнами эти необычные барельефы. И не сомневаюсь, маэстро, что вы сразу же сумеете разобрать, кто где изображен. Справа Муций Сцевола ^{80}, символ гражданского долга, а слева Гораций Коклес, символ мужества или совсем наоборот ^{81}. Это до сих пор является предметом спора…

Я какое-то время смотрел на барельефы, но так и не разобрал где Сцевола, а где Коклес.

— Да, мудреное дело…— пробормотал я и уставился на ножки хорошенькой девушки, проходившей мимо.

К знаменитому дому мы подошли широким, торжественным шагом.

Пан Гимеш взялся за бронзовую дверную ручку. Мы вступили в теплую прихожую и по лестнице, украшенной изящными чугунными перилами и покрытой бархатным ковром, бесшумно поднялись на второй этаж.

Нас встретили горничная в чепце и служанка.

— Здравствуйте,— поклонилась горничная.

— Целую ручки,— сказала служанка.

— Благослови вас господь,— ответил я, и служанка взяла мой портфель, шляпу и пальто.

— Спасибо, спасибо, Каченка!

— Меня зовут не Каченка,— смущенно пролепетала девушка.

— Все равно. Я так зову служанок. Вас ведь много, всех не упомнишь,— бодро произнес я, нащупал в кармане крону и протянул ей.

— Покорнейше благодарю, сударь!

— Ваши визитные карточки, господа,— вежливо попросила горничная.

Я стал шарить по карманам.

Вот так номер! Я — и вдруг визитки!

Тут секретарь, перейдя на неофициальный тон, сказал:

— Руженка, доложите госпоже, что я привел маэстро Йона из Праги.

Горничная приветливо заулыбалась и жестом пригласила нас следовать за собой.

Мы прошли мимо ряда медных крючков, закрепленных на стойках из черного дерева и японской рогожки. «Черт побери,— подумал я,— гардероб здесь как в столичном клубе!» Заметив, что пальто мое висит прямо на бархатном воротнике,— в поезде у него оторвалась вешалка,— и видна драная подкладка, я, как бы нечаянно задев, повернул его другой стороной.

Горничная отворила двери.

Мы вошли в большой сумрачный зал с окнами из цветных стекол в оловянных ячейках. С деревянного резного потолка свисала люстра с желтыми свечами. Она была сделана из оленьих рогов, образующих бюст женщины с остро торчащей грудью и апоплексически-красными щечками.

Посредине, раскорячившись, стоял длинный массивный стол, покрытый ризами, шитыми золотом. На нем были аккуратно разложены все мои книжки в кожаных переплетах. Слева лежал раскрытый альбом для посетителей дома Жадаков. Была приготовлена и ручка в серебряной оправе.

Возле этого рыцарского, вернее, епископского стола, как врытые, стояли стулья с высокими спинками, украшенными затейливой резьбой. Они напоминали судейские кресла святой инквизиции. Сиденья их были обиты красным кардинальским бархатом.

Мраморный камин в стиле Людовика XVI излучал тепло. В большой нише первого окна стояла прялка с куделью, обвязанной розовой ленточкой. Под тремя другими дремали приземистые купеческие лари и табуретки с перекрещенными ножками.

Следуя призыву пана секретаря, я с интересом сделал несколько шагов по персидскому ковру, чтобы осмотреть это собрание всевозможных редкостей.

Должен признаться, что если бы не он, я так и стоял бы посреди комнаты, не решаясь ни взглянуть на вещи поближе, ни, тем более, до чего-нибудь дотронуться. Урок, который мне с помощью розги преподал в детстве мой отец,— когда однажды мы были в гостях у пана управляющего Пантучка, и мне там не сиделось на месте, и я повсюду совал свой нос, проявляя особый интерес к коллекции жуков, и даже осмелился дотронуться до мраморного пресс-папье в виде белого яичка, лежавшего на письменном столе,— да, этот горький урок я запомнил на всю жизнь. Напрасно я плакал и просил прощения, напрасно я пытался объяснить отцу, что хотел лишь узнать, настоящее оно или нет. «А если бы, ах ты негодяй, а если бы яичко упало и разбилось — что тогда?» — гневался батюшка и продолжал меня пороть. Поэтому вышколенные таким манером посетители предпочитают стоять смирно, не суетиться, держаться скромно и с достоинством, не надоедать вопросами, а руководствоваться правилами: ноги вместе, руки по швам, голову прямо, рот закрыть, по сторонам не глазеть, отвечать коротко, если спросят!