Червь времени (Подробности жизни Ярослава Клишторного) - [37]

- Конечно, - шепнула она.

Расставив все на столике и поддернув Вову за капюшон, он сел напротив, не зная как дальше быть. На сладкое тот все-таки отреагировал - в пустых, ненормальных глазах появился интерес, они залупали, заморгали, стряхивая пугавшую Славу пленку, - взял "колу", сердечко, отхлебнул, откусил, украсив куртку и стол очередными крошками, и сообщил:

- Гадость.

Но мертвый фантош постепенно оживал, челюсти двигались все энергичнее, лимонад с громким бульканьем струился в горло. Вова захапал и его долю, но Слава не возражал, почти что с умилением разглядывая жрущую его эклер проблему. Главное не делать необратимых поступков и вовремя затыкать его сдобой. Впрочем, это вряд ли, только на пирожные их не купишь.

И когда Слава уже было решил, что по крайней мере до автобуса и школы все будет в порядке - разговоры, споры, виды, девочки, желание не выделяться в низшем из миров, Вова прикончил свою бутылку, взял вторую, неоткупоренную, на что Слава никак не отреагировал, погружаясь в собственные проблемы, растерянно поискал открывалку, попытался пальцами содрать железную крышку, но левая рука для этого была слабовата, перехватил посудину за толстенькое горлышко и шарахнул ею по железной окантовке стола.

Звон и шипение вырвавшейся на свободу "колы", приторный запах, уколовший ноздри, вовремя вывели Славу из задумчивости, он успел инстинктивно откинуться назад и жутковатая "розочка", растопырившая в потеках лимонада стеклянные лезвия, лишь противно чиркнула его по болонье анарака. Слава оттолкнул от себя стол, но его стул не удержался на двух ножках и опрокинулся назад. Падая, Слава видел как Вова неправдоподобно легко отшвырнул покалеченной рукой разделяющий их стол (тяжело разбилась казенная тарелка из дрянного фарфора), но дальше кадр скрылся за устремившимися в небо коленями.

Его охватила паника. Он барахтался на деревянном полу, ноги намертво завязли где-то в стуле, в шее поселилась горячая боль, не дающая приподняться и осмотреться. Он вытянул вверх руки, отталкивая низкий наштукатуренный потолок, и тут же получил стеклом по ладоням. Между большими пальцами с потолка свисало такое же шершавое и желтоватое от засохшей извести лицо с зажмуренными глазами, тыльные стороны ладоней прорезались мелкими красными ручейками, а сами ладони занемели, вниз стало опускаться нечто коричневое и острозубое со светлым пятном в центре, но ноги наконец вырвались из плена металлических ножек и принялись совершенно самостоятельно толкаться, пинаться и в пустую месить воздух.

И тут Маша закричала.

Это было если не ледяным душем, то освежающей пощечиной, выбившей из головы весь страх и превратившей сцену членовредительства в нечто наигранное, искусственное, стыдное до морщин на носу. Слава покраснел от неловкости и, продолжая сидеть не полу, испытывал желание врезать Вове до крови, до боли и хруста в костяшках. Стоявшая рядом на коленях Маша стирала с его рук кровь, но оказалось, что ничего особо страшного не произошло - несколько царапин, будто драчливый котенок постарался.

- Это что же, - плача причитала Маша. - Сидят, кушают, и на те - сцепились как петухи.

Вафельное полотенце было мокрым и горячим, ранки щипало, а запах ее волос приятно будоражил Славу. Он наклонился и поцеловал ее в маленькую родинку на шее, но Маша, кажется, ничего не заметила.

Вова уже поставил на место стол и стулья, подобрал с пола крупные осколки и аккуратно сложил их в мусорное ведро около двухметрового холодильника, охраняющего вход за прилавок. Продолжать физически или словесно выяснение отношений не имело ни смысла, ни желания, словно предаваться семейным воспоминаниям о милых, но постыдных детских шалостях, которые самому очень хочется забыть, но родители упорно не дают это сделать.

- Поаккуратнее бутылку нужно открывать, - пробормотал Слава и заорал на все еще плачущую Машу:

- Не было ничего! Понятно тебе?! Не было!

Страх ушел, сгинул горячий отвратительный шарик между ключицами, но его энергия еще не иссякла, предательски растеклась дрожью по рукам, и только теперь, перед самым приступом, где-то на околице сознания Слава понял, что врезать все-таки стоило... Ради себя, только ради себя...

На улице продолжался дождь. Кто-то там наверху окончательно прекратил отопительный сезон, загасил титан и из пустых труб с красным краном теперь вырывался ледяной, ржавый, затхлый ветер. Деревья неистово месили густой, сине-черный крем готовящейся грозы, тучи послушно сбивались, заворачивались на тонких ветвях фигурными завитками, вытягивались под собственной тяжестью к земляному коржу и оставалось совсем немного времени до того момента, когда его посыпят ледяной крошкой и поставят в морозилку.

Дверь в чайную надолго замерла то ли в полуоткрытом, то ли в полузакрытом положении, но тугая пружина все-таки пересилила беспокойный ветер, упрямство победило порыв, их напоследок обдали сладким паром и тут же встретили ведром холодной воды в лицо. С них заботливо смывали сахарную пудру и прилипшие к губам сдобные крошки, сдирали жесткой осенней мочалкой ветра румянец с лживых детских щек, украдкой молниеносно заглядывали в глаза, кричали в уши запоздавшие гулкие тайны.