Чертухинский балакирь - [53]

- В свете и силе крещается раб божий… в свете и силе… в свете и силе!..

Жмурится Петр Кирилыч от веничка и от Спиридоновых слов.

- Да кланяйся ты, чуня, по-нашенски, - вдруг разобрал Петр Кирилыч негромкий, но строгий Спиридонов голос. - Чего ты, в сам деле, пуговицы чистишь? Клади крест: не бойся себя ушибти!..

Спиридон положил веничек на алтарный приступок в хлебную чашку с водой и показал Петру Кирилычу, как надо по-столоверски креститься:

- Во как!

- Слушаю, батюшка!

- А то крестишься, сынок, словно пробить дырку во лбу боишься.

- Слушаю, батюшка! - еще раз покорился Петр Кирилыч, хорошо зная стариковскую слабость: лишний раз поклонись - и дело с концом.

Потом во все плечо вытянул руку, сморгнул туман с глаз и прочертил перед Спиридоном широкий круг для креста.

- Во! Это - по-нашему, а… не по-монашьему!..

- Слушаю, батюшка!

Маша в это время незаметно подставила Спиридону подставку с толстой книгой, и он отвернулся от Петра Кирилыча и запел вместе с нею таким утробным, из самой глубины сердечной идущим голосом, что Петру Кирилычу хотелось бы им подтянуть, но ни на голос, ни на слова, как он ни старался попасть, ничего у него не выходило.

Долго Спиридон с Машею пели. Голос у нее сейчас стал хрустальный и веселый, смотрит она в книгу не отрываясь, и в книге, раскрытой на самой середине, разными хитрыми загогулинами и финтифлюшками выписаны столоверские крюки, по которым столоверы поют свои протяжные и, на голос если взять, очень хитрые духовные напевы. Только Петру Кирилычу на его неискушенный глаз показались они похожими на загогулины и завитухи, которые так ловко Петр Кирилыч откалывал у Феклуши на свадьбе.

Спиридон тыкал в них, перескакивая с одного на другой, обгоревшей свечкой. Понимала Маша иль нет, Петр Кирилыч не мог разобрать, только заметно было, как зорко она следила за черным хвостиком огарка, опасливо покашивая на самого Спиридона.

Как ни старался Петр Кирилыч, но так и не разобрал, о чем поют Маша со Спиридоном. Да и как тут разобрать, не знаючи дела: поют, словно жуки жужжат к теплой погоде, все слова в этом пении сливаются в одно какое-то, должно быть самое важное, слово, в котором сразу сказано обо всем: о земном и небесном… В нем весь мир, может, раскрывается до самой последней его подноготной, все разрешающей сути. Но что это за слово такое, так Петр Кирилыч и не уловил, хоть и усердно следил за Машиными сложенными в бантик губами и за буйно скачущей свечой Спиридона.

"Это, должно быть, то самое слово, от которого мир пошел!" - подумал Петр Кирилыч в тот самый миг, когда Спиридон ткнул куда-то в угол книги и оборвал сразу голос. Маша испуганно взметнула на отца глаза, еще продолжая в одиночку тянуть, потом схватила подставку и отнесла ее в глубину моленной. Спиридон зачастил на алтарной ступеньке, быстро и про себя шепча молитвы, -клал концовый начал. Два раза поклонился в землю, потом обернулся и с поклоном в пояс сказал Петру Кирилычу и Маше:

- Богу молясь, христославные!

- Спаси Христос, батюшка! - тихо ответила Маша, и Петр Кирилыч неловко мотнул головой.

Словно сама порхнула на гвоздь со Спиридона тяжелая риза и завился в свиток золоченый передник, замотавши в середку золотые нарукавники. Стоит Спиридон перед Петром Кирилычем в той самой поддевке, в которой он видел Антютика в памятную ночь весеннего полнолунья.

- Ну как, сынок?.. Как? - говорит весело Спиридон Емельяныч, хлопая по плечу Петра Кирилыча. - Уразумел?

Маша оглянулась из угла на них и довольно затаила улыбку. Петр Кирилыч, однако, не нашелся ответить, смутился и сначала долго глядел на сапог Спиридона, потом что-то надумал, но ничего опять не сказал и только бухнулся Спиридон Емельянычу в ноги.

ПТИЦА-КУКУШКА

Поехал как-то Аким на Боровую мельницу жито молоть и по дороге от нечего делать стал перебирать в памяти, у кого и где есть на выданье девки…

Думает Аким об этом предмете, сидя верхом на мешке с прошлогодним зерном, и за недолгую дорогу додумался он до того, что набилось ему этих девок в башку больше, чем на поселки…

Такая пала мечта!..

То сидят они в глазах у него все, как на смотринах, то, как на чертухинской горке в Троицын день, ведут перед Акимом девичий круг, и Аким стоит посреди их голосистого круга и выбирает брату жену: девки все как на подбор, одна другой лучше, веселей и нарядней. Словом, никогда еще такой блажи с ним не приключалось, инда плюнул.

Смотрит Аким: лошадь стоит на одном месте и щиплет с хомутом у самых ушей с канавки траву.

- Ну, ты, балунья!.. - крикнул на нее Аким и хлестнул хворостиной.

"Девки стали ноне фыркуньи… в женихах роются, как поп в кадилах…" -начал Аким рассуждать сам с собой, зная хорошо, что без изъянца и не вековуху им за Петра Кирилыча теперь не дадут…

"Потому - поздыш!… - думает Аким. - А поздыш хуже в сто раз вековухи… Да уж, Петр Кирилыч, не спрашивай теперь: сколько те лет? - а спрашивай лучше: велик ли подклет?.. Жар упустил!.."

В это время телега свернула под горку, которая, как зеленая подушка, лежала на выезде из большого елового леса; на горке стоял молодняк, такой частый, что сквозь него на аршин, кажись, ничего не увидишь; за молодняком пошли береговые кусты, на кустах первые листочки, отчего и за Дубной березовый мельничный бор стоит как в зеленом дыму.