Чёртовы свечи - [66]

Сын, тридцатипятилетний мужичок, сидел в углу и хмурился. «Может, врача ему?» — спрашивал.

— Может, и врача. Кто его знает? Может, уж и не надо, что людей без толку в такую даль гонять-то.

— А ты вот что. Сходи к знахарке. Она тут недалече живёт. Может, и подскажет что.

Но только дней через пять он пошёл. Не то чтобы отцу совсем плохо стало. Так, вспомнил, или просто скучно стало. Доплёлся. В окно постучал.

Знахарка открыла, впустила в дом.

— Бате плохо. Болеет давно. Сходила бы ты, что ли. Лекарства там какие-нибудь, отвар, заговор. Я в общем не знаю, как у вас делается. Помоги, в общем.

— Помочь-то можно. А чем платить будешь?

— А что, надо?

— Ну а как ты, милок, думаешь сам? Ты за свою работу плату получаешь?

— Да когда это было-то? Сама знаешь. Работы нет. Какая плата?

— Значит, платить нечем. Ну что ж. Есть такое средство. Но заплатить всё-таки придётся. Дам я тебе зелье одно. Сам выпьешь. Потеряешь то, чего у тебя нет. Отца спасёшь. Жизнь ему продлишь. А сколько ему Бог отвёл времени, не скажу: не я его давала, не мне распределять. Согласен?

— Согласен. Противное зелье-то? Я лекарства-то не очень…

— Не в том дело. Крепко подумай. Может, и не стоит пить-то. Я не знаю, у кого что есть, чего нет.

— Давай уж. И дело с концом. Нет у меня ничего, ничего нет. И терять мне, стало быть, нечего.

Подала знахарка пузырёк маленький из зелёного стекла. Заткнул мужичок ноздри на всякий случай и выпил одним махом чудесное зелье. Подошёл к окну. Ничего не происходило. За окном валил снег. Метель мела. Уже исчезли следы его к этому дому. «Тропку-то замело, и следов нет, — подумал он. — И новые не появятся. Скоро сугробов наметёт…»

Повернулся. Хотел что-то сказать. Не смог. Упал. Встать силился, да не мог уж. Смотрел только на знахарку, будто говорил что-то, руку с трудом приподнял и замер…

Он медленно стал превращаться в кучку угля. Уголь лежал большими и маленькими чёрными блестящими кусками прямо на тканой дорожке у окна.

— Тепла в тебе не было… Вот как оказалось-то.

Повздыхав, женщина потащилась в сарай за лопатой и колуном. Она с трудом крошила большие куски угля и относила в ведре в сарай.

— Ну вот, дом протоплю хоть, а то ведь за хворостом в лес собиралась. Теперь надолго хватит.

В комнату вошла внучка.

— Что это? Откуда? Опять? Не стыдно?

— А что я? Уголёк это. Ты небось не принесёшь. Помогла бы лучше. Устала я.

Девочка веником смела угольную пыль, а потом вынесла дорожку на улицу и вытряхнула на белый снег остатки. И был снег чёрен.

Топилась печь, тепло, уютно в доме. Варился обед. Горячий обед. Знахарка отлила варева, чем питаются простые люди, в горшочек, обвязала его тёплым платком. Хлебушка взяла. Накинула старенькую шубейку, ноги в валенки обула и, охая, поплелась по снежным ещё нехоженым улочкам деревеньки.

Она нашла дом того старика и накормила его. Он ел, ничего не понимая, за что, почему его кормят. Она же ничего не объясняла.

Он умер. Наверное, через месяц после этого. Сам. То ли от старости, то ли от болезни какой-то. Никто не знал, да и не интересовались особенно люди-то. Умер и умер. Больница была только в городе, да и не вызвать врача. Зимой ни одна машина не пройдёт. Был в деревне ещё священник. Но он только покачал головой от вида нищеты, в которой жил старик. Отпел его. Так, задаром, взять было нечего.

Утром женщина выносила золу. Ветер раздувал ещё не совсем погасшие угольки. Над ними, как нимбы, сияли желтые, синие язычки угасавшего пламени.

Когда угольки упали в снег, поднялось белое облачко. Оно чуть задержалось у земли, будто прощалось с кем-то, и понеслось вверх к облакам, как отставшая от стаи птица.

Воронёнок

Вдоль дороги и от неё в глубину тянулась полоса тополиной рощи. Сажали эти тополя давно, чтобы защищали они дорогу от снегов и ветров степных. Чистили вначале, подсаживали вместо погибших деревьев новые молодые, а как поднялась роща, позабыли тропинки туда. А тополя разрослись, в небо упёрлись верхушками.

Поселилась там когда-то пара ворон. Птица семейная, но хитрая и коварная. Вначале в роще этой птах разных хватало: воробьишки, сороки залетали, вили гнёзда, птенцов выводили, и все уживались. Но воронья семья росла, и молодые птицы никуда не улетали, они селились на соседних деревьях, образовывали новые семьи, и опять вырастали птенцы, которые селились на других деревьях…

Наступило время, когда вся роща заполнилась вороньим родом. Вели они себя по-хозяйски, часто устраивали ссоры между собой, а уж с другими соседями вели себя очень дерзко и враждебно.

Набрасывались всей стаей на бедненьких воробьишек, сорок и других птиц. Крушили их гнёзда, прижимали бедных птичек к земле и долбили мощными клювами. Оставшиеся в живых птицы перебрались в соседние рощи, а вороны обратили свои взгляды на тех, кто бегает по земле.

В роще тополиной немногие селились: прокорму-то мало. Лист тополиный невкусен, трав, ягоды, кустарников — чуть-чуть. Находили там грибочки, но самую малость, и корзинки не наберётся.

Ну забегали в рощицу зайчишки изредка, передохнуть от зноя летнего или спрятаться от дождя, мыши-полёвки кормились немножко…

Воронам эти «квартиранты» очень не нравились, а уж когда расправились они со всеми летающими соседями, стали клювами водить в сторону бегающих по земле.