Чертовски знаменита - [23]

– Мы не можем, я повторяю, не можем позволить актерам вести себя так безобразно и непрофессионально. Это противоречит всем принципам, – говорил теперь Гейб.

– Но я не делала этого, не делала, как вы не понимаете? – Катерин чуть не рыдала с досады. – Было очень жарко… я просто сняла капюшон… Я не швырялась им в Альберта… Ох, блин. – Спорить было бесполезно.

– Нам еще докладывали, что ты в этом сезоне по утрам практически каждый день опаздываешь в гримерную, – вступил Лютер, сверяясь с толстой пачкой бумаг.

– Да нет же. У меня просто меньше времени, чем у других, уходит на грим. Я просила помощника режиссера пометить, где надо, что мне требуется не час, а полчаса, но он так и не сделал этого…

Они не слушали ее, а Лютер продолжал:

– В прошлом сезоне ты не только забраковала четырнадцать костюмов, специально для тебя выполненных Максимилианом, но в шести случаях закатила скандал в костюмерной и довела гримерщиц до слез.

– Да не было этого. Так газеты писали. Я только сказала, что пара костюмов не подходят моей героине, это было всего один или два раза. Как можете вы верить газетам, как вы можете? – Катерин громко высморкалась.

– Наши люди в костюмерном отделе докладывают, что ты орешь и ругаешься, оскорбляешь портних, швыряешь одежду на пол и топчешь ее ногами.

– Я не… – Катерин хотелось расплакаться, но она решила не доставлять им такого удовольствия.

– Все здесь, Катерин, вот здесь. Смотри сама. – Гейб показал ей пачку газетных вырезок. – Десяток статей. Все пишут, что ты сама ведешь себя хуже, чем могла бы позволить себе Джорджия.

– Катерин ушла со съемочной площадки. Катерин оскорбила Альберта Эмори. Катерин отказалась работать с Элеонор Норман. Катерин притворяется больной и задерживает съемки.

– И так далее и тому подобное. Знаешь старую поговорку – нет дыма без огня.

– Поверить невозможно. – Катерин казалось, что горло у нее распухло и пересохло. – Вы обвиняете меня в вещах, которых я никогда не делала. Вы обвиняете меня на основании газетных вырезок!

– Ну, тебе лучше с сегодняшнего же дня начать вести себя прилично, Катерин, или мы начнем потихоньку вытеснять тебя из сценария, – воинственно заявил Лютер. – Ты, верно, уже заметила, что в следующей серии у тебя меньше сцен. Очень легко устроить Джорджии какой-нибудь несчастный случай. Мы можем держать ее в коме неделями, а уж потом решим, жить ей или умереть. Мы тебя сотворили, мы же можем с тобой и разделаться. Не забывай об этом.

– Не забуду, – тихо сказала Катерин. – А в коме я уже побывала… ладно, ладно, мне все ясно. Я буду себя вести хорошо, как я всегда и делала, но я хочу еще раз повторить: все эти истории – сплошное вранье, Гейб, абсолютно все. Клянусь. – Она встала и уставилась на них. – Мне нужна эта работа, – просто сказала она, нарушая одно из главных правил Голливуда – никогда не показывай им, что тебе от них что-то нужно. Она зарабатывала сорок тысяч долларов в неделю и не могла позволить себе потерять этот заработок.

– Тогда играй по правилам, Катерин, дорогуша, – улыбнулся Гейб. – По нашим правилам. Делай то, что тебе велят. Не поднимай волны. Никакой. И у нас все будет в ажуре, уверен.

Катерин с горечью кивнула.

– Ну что же, увидимся на присуждении премии телевизионным фаворитам на следующей неделе, – жизнерадостно произнес Лютер. – Не обижайся, Катерин, лапочка, ладно?

Катерин собиралась в этом году пропустить церемонию присуждения. Но как она могла сказать об этом сейчас?

– Можешь идти, дорогуша. – Гейб протянул огромную лапищу. – И будем друзьями, Китти, как всегда, так ведь, милочка?

Она пожала руку и невнятно попрощалась. Затем, спотыкаясь на ковре толщиной в два дюйма, потащилась в относительную безопасность съемочного павильона.

– Они ждут тебя к пяти, – возвестила Бренда, стоило ей войти в свою уборную. – Ну как ленч?

– Ленч – ха! Меня подавали к ленчу, – прошипела Катерин, откусывая переспелый банан. – Если я переживу несколько следующих недель, Бренда, то будет чудо из чудес, черт побери, клянусь.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Катерин знала, что Томми дома, потому что тяжелая щеколда на двери была откинута.

– Что тебе надо? – раздался угрюмый голос, когда она постучала.

– Мне надо поговорить с тобой, Томми, это очень важно.

– Мне не о чем с тобой разговаривать, мама. – Слово «мама» было полно сарказма. – Ты видела эту мерзкую газету?

– Да, Томми, я видела, и знаю, что ты очень расстроился. Все это мура, дорогой, настоящие помои. Пожалуйста, не обращай внимания. Впусти меня, Томми, нам надо поговорить.

– А, блин, мам… ладно, подожди минутку. Послышались шаги, открылась дверь, и она увидела его – растрепанного, волосы дыбом, с цыганскими глазами, полумальчик-полумужчина: ее сын с выражением страдания на лице.

В комнате – натуральная помойка: разбросанные видеокассеты, комиксы и груды грязной одежды. В воздухе висел застарелый запах дешевой еды, но Катерин не собиралась ругать его за весь этот беспорядок. Не сейчас. Она попыталась обнять Томми, но он отшатнулся и снова повалился на постель. Во всю мощь орал телевизор.

– Когда ты прочел? – спросила она покорно.

– Утром, каждое дерьмовое слово. – Голос звучал зло, но сгорбленные плечи и напряженная складка губ выдавали его страдания. – И не я один, вся гребаная школа прочла, мама. Не представляю, как я теперь посмотрю им в глаза. Чувствую себя натуральным засранцем.