Чертово яблоко - [40]

— Это еще, что за зверь?

— Словечки у вас, любезный. Камердинер.

— Ясно. А спальню моего хозяина знаешь?

— Как не знать-с? Мимо прохожу.

— Вот и славно. Зайди и скажи, что Стенька видеть хозяина хочет.

— Как можно-с? Вы с ума сошли, любезный. До ужина!

— Да постой ты, Гаврилыч! Тогда передай камердинеру, что я хочу сбежать.

— Вы странный человек, любезный. До ужина.

Стенька кинул с досады в закрывшуюся дверь оловянную кружку и повалился на постель. Вот тебе и дворец, живи теперь, как в золотой клетке, а на улицу и носа не кажи.

На улицу? Ну, зачем ты туда рвешься, неразумная голова? Чего ты там не видел? Узкие кривые улочки с каменными домами купцов и лавками, деревянные избы посадского люда, белокаменный Кремль с его уникальной звонницей и прекрасными храмами. А может, ты хочешь глянуть на утопающее в голубых сугробах Тинное море, усеянное рыбаками. (Подледный лов в Ростове был так же любим, как и летний).

Ах, Стенька, Стенька! Тебя всегда тянуло на люди. Одиночество тебе и за два дня опостылело. И все же надо перетерпеть, ибо никак нельзя тебе появляться в городе: слишком обличье твое приметное. Другой бы напялил шапку на нос и затерялся в толпе, ты ж не затеряешься, коль с оглоблю вымахал. Хочется тебе вновь попасть в лапы приказчика Корнея Букана? Не хочется. Авось обойдется, авось и благополучно вернешься после прогулки в «путевой дворец». Бог не выдаст, свинья не съест.

Мечется Стенька, ибо ему непременно надо на Подозерку сходить, где живет его родня, от которой ему необходимо познать последние новости — о батюшке и матушке, о Настенке, своих дружках… О многом хочется изведать Стеньке. Хоть и вправду убегай из «красного терема», но тогда и с ямщичьей службой придется распрощаться. Вот незадача!

Не ожидал, не чаял Стенька, что перед ужином к нему спустится Филат Голубев.

— Ты все дуришь, парень. Чего тебя здесь не устраивает? Я ведь гляжу, гляжу, да и на ворота укажу. Ямщика сыскать — только свистни.

— Благодарю, Филат Егорыч, что соизволил снизойти до моей милости, человечишка никчемного.

— Тьфу!.. Наградил же Господь ямщиком. Ты простым языком можешь изъясняться?

— Сколь угодно, ваша милость. Тошно мне в клетке сидеть. Дозволь на город глянуть.

— И всего-то?.. Аль нужда какая?

— Никакой, Филат Егорыч. Докука замаяла. На город хочется поглазеть.

Острые пепельные глаза Голубева, казалось, насквозь прощупали Стеньку.

— Есть у тебя нужда, нутром чую, но она не столь уж и худая, чтоб тебя не отпустить. Погуляй завтра с утра, а к обеду чтоб здесь был. Возможно, ты мне понадобишься.

— Вернусь. Купеческое слово даю, Филат Егорыч!

— Хоть ты и не купец, но таким словом никогда не бросайся. До завтра!

— Нижайше благодарствую, Филат Егорыч.

Глава 2 СРОДНИЧЕК

Голубев поднялся наверх, а Стенька принялся облачаться. Шапка на лисьем меху, теплый бараний полушубок, туго подпоясанный темно-зеленым кушаком, валенки, собачьи мохнатки[48]. Никакой мороз не страшен.

Вышел на Покровскую. Улица людная, снуют мужики и бабы, иногда пролетит купчина в зимней повозке, а иногда и ямщичий возок. Извозчик— лихой, задорный, помахивает кнутом, громко покрикивает:

— Гись! Гись!

Улица прямая, но узкая, зевака может и под плеть угодить.

Другой же лихач (шел порожняком) остановил возок и гаркнул:

— Кому на Чудской конец или в Соколью слободку? Мигом довезу!

Но желающих не оказалось, ибо народ шел пока на торг порожняком. Вот там-то возницам покоя не будет.

Вскоре Стенька повернул с Покровской направо и сразу увидел озеро в серой морозной дымке. Но рыбакам мороз не мороз, сидят, как черные вороны, подле своих лунок и ждут добычи. Большинство же рыбаков смутно маячили ближе к селу Поречью, где лов с давних времен был наиболее удачным.

А вот и улица Подозерка (или Рыболовная слободка), раскинувшаяся вблизи самого озера, позади коей красовался ростовский Кремль.

К избе дальнего сродника (по материнской линии) Амоса Фомичева подошел с некоторой опаской: с хозяином встречался всего один раз, и он показался ему мужиком, про которых говорят «сам себе на уме». Стенька так до конца и не понял натуру Фомичева. Отец как-то сказывал: «Прапрадед Силантий был добрым человеком. Дочка его за Акинфия вышла, а вот потомок, Амос, никак, с гнильцой».

Изба же Амоса ничуть не состарилась, по-прежнему имела довольно приличный вид: на бревенчатом подклете, с резными оконцами и тесовой кровлей. Подле избы — баня-мыленка, колодезь с журавлем, сарай, в коем мелькнула чья-то приземистая фигура в крестьянском армяке. Обычно летом на заборе сушились сети, от коих за версту пахло рыбой, а ныне они бережно уложены в сухом подклете.

«Крепкий дом, основательный, весь в хозяина, — подумалось Стеньке. — А хозяин — староста Рыболовной слободы, с начальными людьми дружбу ведет, перед ними, никак, прогибается. Как бы в оплох не угодить». Но отступать было уже поздно, ибо на крыльцо избы вышел хозяин в заячьей шапке и в таком же, как у Стеньки, бараньем полушубке. Увидел перед собой детину в лисьем малахае, хмыкнул в черную лопатистую бороду.

— Никак, Стенька пожаловал? Вот уж не чаял… А я, мил человек, на торг собрался.