Чертов крест: Испанская мистическая проза XIX — начала XX века - [48]
Жил некогда один благородный кавалер, потомок знатного рода, но никакие силы: ни гром походных барабанов, ни клич боевых горнов, ни звон славного оружия — не могли оторвать его от чтения тусклых пергаментов, запечатлевших последние творения трубадуров.
Бесплодными были поиски того, кто решился бы искать кавалера в просторном внутреннем дворе старинного замка; напрасный труд разыскивать его там, где слуги, грумы, укрощают необъезженных жеребцов, мальчики-пажи дрессируют соколов, а воины развлекаются, упражняясь в фехтовании шпагой перед неприступной каменной стеной.
— Где Манрике? Где ваш господин? — изредка останавливала их вопросом матушка хозяина замка.
— Мы и сами не знаем, — отвечали верные слуги. — Быть может, вновь коротает время в галерее монастыря де-ла-Пенья или устроился на краешке могильной плиты, весь обратился в слух, силясь расслышать голоса давно ушедших в мир иной. А может быть, стоит на переправе, неотрывно следя за речными волнами, что бегут одна за другой без остановки и скрываются под сводами моста. Или в горах, на краю бездонной пропасти, припав к скале, считает звезды в высоких небесах; не отрывая взора, следит за медленно плывущими облаками, в чреве которых вспыхивают и затухают чудесные огни, словно прозрачный туман, что, клубясь, растворяется и исчезает над гладью тихого озера. Бог ведает где он может быть, где угодно, но везде пред ним — весь мир, там только он и мир, и больше никого.
Итак, Манрике обожал одиночество и к нему стремился. Стремился так рьяно, что временами истово желал избавиться и от своей тени, поскольку тень не может достигнуть самых заповедных уголков, не может простираться повсюду.
Он обожал одиночество. Он сбрасывал узду и шоры со своего воображения, создавал собственный, причудливый мир, населенный удивительными существами, порождениями безумного бреда и поэтических фантазий. Жил, витал в этом мире, лишенном узилищ рассудка, но не в силах был почувствовать, ощутить явью свой чудный мир. И ни разу не удавалось ему сковать оковами слова порождения этого мира, скрупулезно описав их!
Он представлял себе, как среди пылающих углей в очаге мечутся тысячецветные духи огня. Представлял, как пробегают они по дереву, словно золотые мошки, пеленают искрами горящие поленья, извиваются языками пламени в дикой пляске. Так проводил он долгие часы, в безмолвии примостившись на краешке скамеечки, которую обычно подставляют под ноги сидящему у камина, вглядывался недвижным взором в дивное сияние.
Представлял себе: в речных глубинах, в родниках, бегущих средь мхов и камней, в призрачном тумане, поднимающемся над гладью озер, живут удивительные существа, чудесные женщины: феи, сильфиды, ундины;[68] они вздыхают и стонут или, напротив, поют и смеются, резвятся и плещутся в монотонном журчании воды. Вслушивался в этот звонкий плеск, звенящий в тиши, вслушивался, силясь отыскать и разобрать слова, обрывки фраз удивительных созданий.
В облаках, в дуновении ветра, в чаще лесной, в тесных расщелинах скал — повсюду чудились ему дивные звуки, невиданные существа, слова и фразы, не доступные ни слуху, ни пониманию.
Любить! Он рожден, чтобы грезить любовью. Нет, не чувствовать любовь, именно грезить. В женщин земных влюблялся мгновенно и лишь на единый миг. Одна воспламеняла его страсть белокурым локоном, другая — алыми губами, следующая — гибким станом, который чарующе извивается при каждом шаге, словно колышущийся на легком ветру озерный тростник.
Случалось ему провести целую ночь, неотрывно следя безумным взглядом за невидимым движением луны, дрожащей в серебряном тумане. Или сосредоточенно следил он за мириадами сияющих трепетным блеском далеких звезд, следил, будто банкир, завороженный россыпями драгоценных самоцветов. В бесконечном поэтическом бдении, в часы ночной бессонницы восклицал:
— Если все это правда, как о том мне поведал настоятель монастыря де-ла-Пенья, если только это возможно, чтобы светящиеся дивным блеском точки на ночном небосклоне оказались бы мирами, если бы только там, в перламутровых заоблачных высях, обитали бы люди, жили бы там прекрасные женщины; если бы все это оказалось правдой, то и тогда мне было бы не суждено ни увидеть, ни полюбить их, ни изведать их любви! Какова их красота?.. Какова их любовь?..
Нет, Манрике вовсе не был безумцем, что подчас свойственно молодым людям. Вовсе нет, его безумие ограничивалось лишь беседами вслух да, пожалуй, оживленной жестикуляцией наедине с самим собой. Впрочем, именно с этого все и началось.
Волны Дуэро[69] бьются о крепостные стены Сории, лижут источенные временем темные камни. Дорога из города через мост петляет, бежит к старинному монастырю тамплиеров,[70] чьи владения раскинулись на другом берегу реки.
К тому дню, с которого мы начали наш рассказ, рыцари ордена уже давно оставили свое пристанище. От некогда высоких башен и неприступных стен остались едва заметные сегодня руины, поросшие белыми колокольчиками и плющом. Еще угадываются в величественных развалинах тяжеловесные монастырские арки, длинные стрельчатые галереи оружейных дворов. Ныне, среди порушенных камней, с протяжным стоном веет ветер, колышет высокие стебли, шелестит травой.
Подлинная фамилия этого замечательного писателя — Домингес Бастида, печатался же он под фамилией Беккер, второй, не переходящей к сыну частью отцовской фамилии. Родился он в Севилье, в семье давно обосновавшихся в Испании и уже забывших родной язык немцев. Рано осиротев, Беккер прожил короткую, полную лишений жизнь, которая стала таким же воплощением романтической отверженности, как и его стихи. Умер Г. А. Беккер в расцвете творческих сил от чахотки.Литературное наследие писателя невелико по объему, и большинство его произведений было опубликовано лишь посмертно.
Подлинная фамилия этого замечательного писателя — Домингес Бастида, печатался же он под фамилией Беккер, второй, не переходящей к сыну частью отцовской фамилии. Родился он в Севилье, в семье давно обосновавшихся в Испании и уже забывших родной язык немцев. Рано осиротев, Беккер прожил короткую, полную лишений жизнь, которая стала таким же воплощением романтической отверженности, как и его стихи. Умер Г. А. Беккер в расцвете творческих сил от чахотки.Литературное наследие писателя невелико по объему, и большинство его произведений было опубликовано лишь посмертно.
Подлинная фамилия этого замечательного писателя — Домингес Бастида, печатался же он под фамилией Беккер, второй, не переходящей к сыну частью отцовской фамилии. Родился он в Севилье, в семье давно обосновавшихся в Испании и уже забывших родной язык немцев. Рано осиротев, Беккер прожил короткую, полную лишений жизнь, которая стала таким же воплощением романтической отверженности, как и его стихи. Умер Г. А. Беккер в расцвете творческих сил от чахотки.Литературное наследие писателя невелико по объему, и большинство его произведений было опубликовано лишь посмертно.
Подлинная фамилия этого замечательного писателя — Домингес Бастида, печатался же он под фамилией Беккер, второй, не переходящей к сыну частью отцовской фамилии. Родился он в Севилье, в семье давно обосновавшихся в Испании и уже забывших родной язык немцев. Рано осиротев, Беккер прожил короткую, полную лишений жизнь, которая стала таким же воплощением романтической отверженности, как и его стихи. Умер Г. А. Беккер в расцвете творческих сил от чахотки.Литературное наследие писателя невелико по объему, и большинство его произведений было опубликовано лишь посмертно.
Подлинная фамилия этого замечательного писателя — Домингес Бастида, печатался же он под фамилией Беккер, второй, не переходящей к сыну частью отцовской фамилии. Родился он в Севилье, в семье давно обосновавшихся в Испании и уже забывших родной язык немцев. Рано осиротев, Беккер прожил короткую, полную лишений жизнь, которая стала таким же воплощением романтической отверженности, как и его стихи. Умер Г. А. Беккер в расцвете творческих сил от чахотки.Литературное наследие писателя невелико по объему, и большинство его произведений было опубликовано лишь посмертно.
Подлинная фамилия этого замечательного писателя — Домингес Бастида, печатался же он под фамилией Беккер, второй, не переходящей к сыну частью отцовской фамилии. Родился он в Севилье, в семье давно обосновавшихся в Испании и уже забывших родной язык немцев. Рано осиротев, Беккер прожил короткую, полную лишений жизнь, которая стала таким же воплощением романтической отверженности, как и его стихи. Умер Г. А. Беккер в расцвете творческих сил от чахотки.Литературное наследие писателя невелико по объему, и большинство его произведений было опубликовано лишь посмертно.
Один из самых знаменитых откровенных романов фривольного XVIII века «Жюстина, или Несчастья добродетели» был опубликован в 1797 г. без указания имени автора — маркиза де Сада, человека, провозгласившего культ наслаждения в преддверии грозных социальных бурь.«Скандальная книга, ибо к ней не очень-то и возможно приблизиться, и никто не в состоянии предать ее гласности. Но и книга, которая к тому же показывает, что нет скандала без уважения и что там, где скандал чрезвычаен, уважение предельно. Кто более уважаем, чем де Сад? Еще и сегодня кто только свято не верит, что достаточно ему подержать в руках проклятое творение это, чтобы сбылось исполненное гордыни высказывание Руссо: „Обречена будет каждая девушка, которая прочтет одну-единственную страницу из этой книги“.
Роман «Шпиль» Уильяма Голдинга является, по мнению многих критиков, кульминацией его творчества как с точки зрения идейного содержания, так и художественного творчества. В этом романе, действие которого происходит в английском городе XIV века, реальность и миф переплетаются еще сильнее, чем в «Повелителе мух». В «Шпиле» Голдинг, лауреат Нобелевской премии, еще при жизни признанный классикой английской литературы, вновь обращается к сущности человеческой природы и проблеме зла.
Самый верный путь к творческому бессмертию — это писать с точки зрения вечности. Именно с этой позиции пишет свою прозу Чингиз Айтматов, классик русской и киргизской литературы, лауреат престижнейших премий. В 1980 г. публикация романа «И дольше века длится день…» (тогда он вышел под названием «Буранный полустанок») произвела фурор среди читающей публики, а за Чингизом Айтматовым окончательно закрепилось звание «властителя дум». Автор знаменитых произведений, переведенных на десятки мировых языков повестей-притч «Белый пароход», «Прощай, Гульсары!», «Пегий пес, бегущий краем моря», он создал тогда новое произведение, которое сегодня, спустя десятилетия, звучит трагически актуально и которое стало мостом к следующим притчам Ч.
В тихом городке живет славная провинциальная барышня, дочь священника, не очень юная, но необычайно заботливая и преданная дочь, честная, скромная и смешная. И вот однажды... Искушенный читатель догадывается – идиллия будет разрушена. Конечно. Это же Оруэлл.