Чертов крест: Испанская мистическая проза XIX — начала XX века - [15]
— Стойте! Стойте! — закричал Иньиго. — Видно, Господь судил ему уйти.
Кавалькада остановилась, рог умолк, и борзая, глухо рыча, оставила след, повинуясь голосу охотника.
В эту минуту к свите присоединился герой праздника, Фернандо де Архенсола, наследник Альменаров.
— Что ты делаешь? — воскликнул он, обращаясь к ловчему, меж тем как удивление выражалоcь на его лице и гнев уже загорался в глазах. — Что ты делаешь, глупец? Ты видишь, что олень ранен; знаешь, что это первый, кого я сразил своей рукою, и оставляешь след, даешь оленю скрыться, чтобы он издох в лесной чаще?! Быть может, ты думаешь, что я убиваю дичь на угощение волкам?
— Сеньор, — пробормотал Иньиго сквозь зубы, — дальше идти невозможно.
— Невозможно? Отчего же?
— Оттого, что эта ложбина, — отвечал ловчий, — ведет к Тополиному источнику, а в водах его обитает злой дух. Кто дерзнет возмутить течение, дорого заплатит за смелость. Олень, наверное, уже перескочил через ручей, однако мы перескочить не можем, не накликав на свою голову ужасного бедствия. Мы, охотники, — властители Монкайо, но властители, платящие дань. Дичь, которая укроется за таинственным источником, для нас потеряна.
— Потеряна! Да скорее я потеряю земли предков, скорее предам душу в руки сатаны, чем позволю, чтобы от меня ушел единственный олень, раненный мною, первая моя добыча! Смотри, смотри! Его еще видно отсюда… ноги у него слабеют… Бег замедляется. Пусти меня, пусти, не держи узду, а не то я опрокину тебя на землю! Может, он не успеет добежать до источника! А если и добежит — что мне прозрачные воды ручья и все его обитатели! Вперед, Молния! Вперед, мой конь! Если ты настигнешь оленя, я велю украсить твою золотую сбрую всеми моими алмазами!
Лошадь и всадник умчались, словно вихрь.
Иньиго провожал их взглядом, пока они не скрылись в чаще; потом осмотрелся кругом. Все, как и он, стояли неподвижно.
Наконец ловчий воскликнул:
— Сеньоры, вы видели — я рисковал погибнуть под копытами коня, чтобы остановить его. Я исполнил свой долг. Против черта храбрость не поможет. До этой черты охотник силен самострелом, и дальше пусть идет священник со святой водой!
— Вы изменились в лице, вы мрачны и печальны, что случилось? С того дня, который я всегда буду считать роковым, с тех пор как вы пустились к источнику вслед за раненым оленем, точно какая-то ведьма зачаровала вас. Вы больше не ездите в горы с шумной сворой собак, звуки вашего рога не пробуждают эха. Одинокий, задумчивый, вы берете каждое утро свой самострел, уходите в чащу и остаетесь там, пока не скроется солнце. А когда сгущается мрак и вы возвращаетесь в замок, бледный и усталый, я напрасно ищу добычу в вашей сумке. Что занимает вас долгими часами, вдали от тех, кто вас любит?
Пока Иньиго говорил, Фернандо, погруженный в свои мысли, рассеянно строгал охотничьим ножом черное дерево скамьи.
После долгого молчания, нарушаемого только скрипом лезвия, скользившего по гладкому дереву, молодой человек обратился к слуге, как будто не слыхал ни одного его слова:
— Иньиго, ты уже стар, ты знаешь все тропы горы Монкайо, ты преследовал дичь на ее склонах и по долгу охоты не раз подымался на вершину. Скажи мне, не встречал ли ты женщину, которая живет среди скал?
— Женщину? — с удивлением воскликнул охотник, пристально глядя на хозяина.
— Да, — сказал тот. — Со мной случилась странная история, очень странная… Я думал, что могу вечно хранить тайну, но это невозможно: она переполнила мое сердце, она начертана у меня на лице. Что ж, я тебе ее открою… Ты мне поможешь разгадать загадку этой женщины, которая, кажется, существует лишь для меня, ибо никто ее не знает, никто не видел и никто не может о ней ничего сказать.
Охотник молча придвинул скамью поближе к своему сеньору, с которого не сводил испуганных глаз. Фернандо собрался с мыслями и продолжал:
— С того дня, как я поскакал к Тополиному источнику, несмотря на твои зловещие предсказания, и, переправившись через него, догнал оленя, которого спасло твое суеверие, душа моя преисполнилась жаждой уединения.
Ты не знаешь этого места. Смотри — родник сочится из недр скалы и тоненькой струйкой скользит среди зелени плавающих листьев. Капли, блещущие, как золотые точки, и звенящие, как струны, сливаются в траве и журчат, журчат, напоминая жужжание пчел, когда они вьются вокруг цветов; потом ручеек течет по песку, прокладывая русло, преодолевая камешки, заграждающие ему путь; обходя их, извивается, прыгает, то смеясь, то вздыхая, пока не впадет в озеро — с необычайным, неописуемым плеском. Жалобы, песни, слова, чьи-то имена — ах, чего я только не слышал в этом плеске, когда одиноко сидел на утесе, у подножия которого таинственный источник скользит вниз, образуя глубокий, почти недвижимый водоем, едва подернутый легкой рябью от вечернего ветерка.
Все величаво вокруг. Уединение, исполненное бесчисленных неведомых звуков, живет там и опьяняет неизъяснимой грустью. Всюду: в серебристой листве тополей, в извилинах гор, в водяных струях — с нами словно беседуют невидимые духи природы, узнавшие брата в бессмертном духе человека.
Подлинная фамилия этого замечательного писателя — Домингес Бастида, печатался же он под фамилией Беккер, второй, не переходящей к сыну частью отцовской фамилии. Родился он в Севилье, в семье давно обосновавшихся в Испании и уже забывших родной язык немцев. Рано осиротев, Беккер прожил короткую, полную лишений жизнь, которая стала таким же воплощением романтической отверженности, как и его стихи. Умер Г. А. Беккер в расцвете творческих сил от чахотки.Литературное наследие писателя невелико по объему, и большинство его произведений было опубликовано лишь посмертно.
Подлинная фамилия этого замечательного писателя — Домингес Бастида, печатался же он под фамилией Беккер, второй, не переходящей к сыну частью отцовской фамилии. Родился он в Севилье, в семье давно обосновавшихся в Испании и уже забывших родной язык немцев. Рано осиротев, Беккер прожил короткую, полную лишений жизнь, которая стала таким же воплощением романтической отверженности, как и его стихи. Умер Г. А. Беккер в расцвете творческих сил от чахотки.Литературное наследие писателя невелико по объему, и большинство его произведений было опубликовано лишь посмертно.
Подлинная фамилия этого замечательного писателя — Домингес Бастида, печатался же он под фамилией Беккер, второй, не переходящей к сыну частью отцовской фамилии. Родился он в Севилье, в семье давно обосновавшихся в Испании и уже забывших родной язык немцев. Рано осиротев, Беккер прожил короткую, полную лишений жизнь, которая стала таким же воплощением романтической отверженности, как и его стихи. Умер Г. А. Беккер в расцвете творческих сил от чахотки.Литературное наследие писателя невелико по объему, и большинство его произведений было опубликовано лишь посмертно.
Подлинная фамилия этого замечательного писателя — Домингес Бастида, печатался же он под фамилией Беккер, второй, не переходящей к сыну частью отцовской фамилии. Родился он в Севилье, в семье давно обосновавшихся в Испании и уже забывших родной язык немцев. Рано осиротев, Беккер прожил короткую, полную лишений жизнь, которая стала таким же воплощением романтической отверженности, как и его стихи. Умер Г. А. Беккер в расцвете творческих сил от чахотки.Литературное наследие писателя невелико по объему, и большинство его произведений было опубликовано лишь посмертно.
Подлинная фамилия этого замечательного писателя — Домингес Бастида, печатался же он под фамилией Беккер, второй, не переходящей к сыну частью отцовской фамилии. Родился он в Севилье, в семье давно обосновавшихся в Испании и уже забывших родной язык немцев. Рано осиротев, Беккер прожил короткую, полную лишений жизнь, которая стала таким же воплощением романтической отверженности, как и его стихи. Умер Г. А. Беккер в расцвете творческих сил от чахотки.Литературное наследие писателя невелико по объему, и большинство его произведений было опубликовано лишь посмертно.
Подлинная фамилия этого замечательного писателя — Домингес Бастида, печатался же он под фамилией Беккер, второй, не переходящей к сыну частью отцовской фамилии. Родился он в Севилье, в семье давно обосновавшихся в Испании и уже забывших родной язык немцев. Рано осиротев, Беккер прожил короткую, полную лишений жизнь, которая стала таким же воплощением романтической отверженности, как и его стихи. Умер Г. А. Беккер в расцвете творческих сил от чахотки.Литературное наследие писателя невелико по объему, и большинство его произведений было опубликовано лишь посмертно.
Один из самых знаменитых откровенных романов фривольного XVIII века «Жюстина, или Несчастья добродетели» был опубликован в 1797 г. без указания имени автора — маркиза де Сада, человека, провозгласившего культ наслаждения в преддверии грозных социальных бурь.«Скандальная книга, ибо к ней не очень-то и возможно приблизиться, и никто не в состоянии предать ее гласности. Но и книга, которая к тому же показывает, что нет скандала без уважения и что там, где скандал чрезвычаен, уважение предельно. Кто более уважаем, чем де Сад? Еще и сегодня кто только свято не верит, что достаточно ему подержать в руках проклятое творение это, чтобы сбылось исполненное гордыни высказывание Руссо: „Обречена будет каждая девушка, которая прочтет одну-единственную страницу из этой книги“.
Роман «Шпиль» Уильяма Голдинга является, по мнению многих критиков, кульминацией его творчества как с точки зрения идейного содержания, так и художественного творчества. В этом романе, действие которого происходит в английском городе XIV века, реальность и миф переплетаются еще сильнее, чем в «Повелителе мух». В «Шпиле» Голдинг, лауреат Нобелевской премии, еще при жизни признанный классикой английской литературы, вновь обращается к сущности человеческой природы и проблеме зла.
Самый верный путь к творческому бессмертию — это писать с точки зрения вечности. Именно с этой позиции пишет свою прозу Чингиз Айтматов, классик русской и киргизской литературы, лауреат престижнейших премий. В 1980 г. публикация романа «И дольше века длится день…» (тогда он вышел под названием «Буранный полустанок») произвела фурор среди читающей публики, а за Чингизом Айтматовым окончательно закрепилось звание «властителя дум». Автор знаменитых произведений, переведенных на десятки мировых языков повестей-притч «Белый пароход», «Прощай, Гульсары!», «Пегий пес, бегущий краем моря», он создал тогда новое произведение, которое сегодня, спустя десятилетия, звучит трагически актуально и которое стало мостом к следующим притчам Ч.
В тихом городке живет славная провинциальная барышня, дочь священника, не очень юная, но необычайно заботливая и преданная дочь, честная, скромная и смешная. И вот однажды... Искушенный читатель догадывается – идиллия будет разрушена. Конечно. Это же Оруэлл.