Чёрт не дремлет - [7]

Едва товарищ Иванич узнал, о каком конкретном случае идёт речь, как убеждённо воскликнул!

— Невозможно! Ведь это активнейший член комитета, агитатор в добровольческих бригадах, редактор стенгазеты и режиссёр драмкружка! Но я проверю.

Вскоре он явился в бухгалтерию, пригласил молодого человека побеседовать с глазу на глаз и в безлюдном коридоре взволнованно заговорил вполголоса:

— Что с тобой творится, дружище? Ты опускаешься! Опомнись или будет поздно, ей-богу!..

Юноша взглянул на него непонимающими голубыми глазами.

— Что случилось? — спросил он.

— Что случилось! — вспылил секретарь товарищ Иванич. — Ты ещё спрашиваешь? Член Союза молодёжи, а так себя ведёт…

— Как? — тихо спросил молодой человек.

— Как! Взгляни в зеркало! Ты выглядишь, как ходячее несчастье, а не как энтузиаст! Что скажут остальные!

— Я никому не жалуюсь, — тихо ответил юноша, — делаю своё дело и живу, как умею.

— Но как! — вскричал товарищ Иванич. — Как!

— Грустно мне, — честно признался молодой человек.

Товарищ Иванич ужаснулся.

— Грустно?! Но отчего? План мы выполняем па сто три процента. Заняли первое место в районе, по подписке на газеты и журналы. Областная конференция Союза молодёжи ставила нас в пример! Растём, добиваемся новых успехов, а ты грустишь! Где же объективная причина для грусти? Какое ты имеешь право на грусть? Только антиобщественный элемент, отколовшийся от коллектива, погрязший в буржуазном субъективизме и индивидуализме, может грустить в то время, когда остальные празднуют победу! Это дезертирство! Ты это сознаёшь?!

Юноша ничего не ответил, молча вернулся в бухгалтерию и начал подсчитывать на арифмометре длинный столбец чисел. Временами он задумывался, и моторчик арифмометра тихонько урчал, пока юноша не приходил в себя и не начинал стучать по клавиатуре когда-то ловкими, а теперь негнущимися, деревянными пальцами.

Это событие захватило всё учреждение, как весеннее половодье. Тихий юноша оказался объектом всеобщего внимания и пристального наблюдения. Он был живым доказательством того, что за конкретными примерами далеко ходить не приходится.

— Скажем прямо, — шептали вкрадчивые голоса, — с ним творится что-то неладное. Просто жалко смотреть. Он понемногу становится эгоистом, нелюдимом, чудаком.

— Случайно ли это, — гремели баритоны на собраниях, — я спрашиваю, товарищи, случайно ли это, что во времена великих хозяйственных побед и радостных перспектив появляется кто-то и — грустит?

— Нет, это не случайно, — подводили итог авторы кратких речей, в принципе присоединяясь к мнению предыдущего оратора, и конкретно доказывали: — Мы снижаем себестоимость! В сборе бумаги мы опередили Нитранский округ, а он — грустный. Затопек опять всех обогнал, а он грустит! Он ставит мелкие личные настроения выше могучих радостных надежд коллектива.

— Не хочу забегать вперёд и делать преждевременные выводы, но вопрос стоит ясно и конкретно: кто может грустить, когда всё идёт к лучшему, когда у всех честных граждан есть причины только для улыбок?

Но вернёмся к основному вопросу!

И все снова возвращались к основному вопросу, но вокруг юноши из бухгалтерии словно образовалось пространство, в котором воздух казался разреженным. Здесь тяжело дышалось, люди быстро смолкали, чувствовали себя не в своей тарелке и при первой же возможности возвращались в нормальную для них атмосферу, где снова вздыхали полной грудью.

Проверка между тем приносила свои плоды. Выяснилось, что работа бригад хотя и была отличной, но, конечно, могла бы стать ещё лучше; что стенгазета, правда, интересная и живая, но в ней могло бы быть побольше мобилизующего энтузиазма и чистосердечной радости; что хотя мы и победили на краевом смотре самодеятельности, но с такими силами могли бы победить и на общегосударственном; что хотя речь и даёт, об одном: из лучших работников бухгалтерии, но он замкнулся в себе, не передаёт свой опыт сослуживцам; и наконец, что в биографий вышеупомянутого товарища есть тёмные места между 1927 годом и 1931, в котором он уже достиг школьного возраста. А молодой человек между тем жил, как мог, подсчитывал длинные столбцы цифр, вписывал их чётким почерком с нажимом в большие книги, ставил точки над «и» и лишь иногда заглядывал в голубые дали, чтобы потом, обречённо вздохнув, продолжать работу. Казалось, он и понятия не имел о том, что возбудил такое любопытство и что во многих компетентных органах обсуждается вопрос о серьёзном вмешательстве в его жизнь.

Но, прежде чем этот вопрос окончательно назрел и повлёк за собой реальные последствия, случилось нечто неожиданное. В один прекрасный день молодой человек явился на работу, поразительно изменившись. Он выскочил из трамвая за три метра до остановки, взбежал по лестнице, прыгая через четыре ступеньки, влетел в переполненный лифт, громко напевая энергичный марш, вошёл в бухгалтерию сияющий и улыбающийся, от самых дверей широким движением бросил шляпу на вешалку, окликнул входившего заведующего: «Честь праце, товарищ заведующий, чудесная сегодня погода, а?», — вытащил из ящика толстую кипу старых корреспонденций с нескрываемым умыслом ликвидировать их, помог коллеге за соседним столом перенести тяжёлую пишущую машинку, потом «настежь распахнул окна и поразил всех букетиком красной гвоздики, которую в какой-то вазочке поставил на стол. На десяти минутке он с принципиальных позиций обсуждал тему «Администрирование и движение за мир», целый день весело шутил и даже рассказал два анекдота о бездушии. Он дышал полной грудью и был жизнерадостен.