Чёрт красивый - [26]

И вот уж обнял Александр Сергеевич Лизавету Филипповну, и она его тоже, а он воздуха в лёгкие вобрал побольше, и в ухо ей дунул; и она тоже дунула ему в ухо – он ей в правое, а она ему в левое; сжал он её своими волосатыми руками под рёбра, перевернул как удобнее и тут же ей вставил – слово литературное:

— Когда б не смутное влеченье чего-то жаждущей души, я здесь остался б — наслажденье вкушать в неведомой тиши: Забыл бы всех желаний трепет, мечтою б целый мир назвал — и всё бы слушал этот лепет. Всё б эти ушки целовал…

Ну и понеслось, она с низу, он сверху. Туда-сюда, туда-сюда; кровать ходуном ходит, Степан Никанорович тоже за одно с ними на своей подушке весело подпрыгивает. А когда Лизавета заохала да заахала, тут уж Пушкин постарался задействовать все свои возможности, возведя их в статус самого совершенства. Ну в общем если глянуть на них со стороны, то придраться если даже захотеть было не к чему.

И так всё славно да ладно у них получается: Тук-тюк-тук-тюк – слышен звук; и она ему тоже помогает; не что другая бревном лежит, а эта нет, эта тоже толкается в его сторону, аж быстрей его самого, ну и он за нею – чтобы не отстать: Тук-тюк-тук-тюк…

Полчаса пролетело как одна секунда; обычный мужичок давно бы уже откинулся к стенке отвернувшись, однако Пушкин был не такой; Пушкин знал в этом деле толк, а толк знал его. Незаметно пролетел час, за ним второй, а он так увлёкся что только тукает её, и она ему в тюк – тоже в тюкивает.

И даже под утро, не смог Александр Сергеевич остановиться, вот ведь разогнался как, и она в него ногтями вцепилась – не отпускает, а лишь подгоняет.

Глава 27.

ТЫ КТО ТАКОЙ?

А когда начало светать, когда первый утренний луч солнца прокравшись сквозь замёрзшее окно осветил тусклым светом спальню; тут то Пушкин и заметил, что Степан Никанорович давно уже проснулся, и смотрит на них удивлённый.

Александр Сергеевич и хотел бы уже остановится – да уж не может, всё продолжает себе Лизавету Филипповну любить, и тоже на Степана Никаноровича искоса поглядывает, голову в плечи втянул в ожидании удара, однако дело, начатое не бросил, и всё продолжает себе пыхтеть. И только Лизавета Филипповна Кукушкина – прикрыв от удовольствия глазки, всё ещё не перестаёт получать удовольствие, совершенно не догадываясь о надвигающейся раздаче пиздюлей по заслугам. Всё ещё в облаках витает наша удивительная мадмуазель, а потому не перестаёт громко охать да ахать…

А у Пушкина, под пристальным надзором со стороны проснувшегося господина Кукушкина, настроение замедлилось и вот уже упало – однако следует признать, что упало пока ещё только настроение; а потому само действие так и продолжилось.

Пребывая в некотором неуверенном дискомфорте Александр Сергеевич лишь усилил продуктивность движений – стараясь всё-таки успеть до наступления выяснения отношений – закончить начатое.

«Теперь уж всё равно от пиздюлей не уйдёшь, — думал он, — так хоть отхватить последний кусочек от сладкого пирожка».

Следует отметить что по природе своей Александр Сергеевич был человеком очень тактичным и положительным – что не говори, а воспитание много значит; ибо навсегда запомнил он тяжёлую руку няньки Арина Радионовны, которая с лёгкостью раздавала тумаки на лево и на право. А могла и по башке кружкой приложить – ежели что; а значит уроки не прошли даром.

Да и на бытовом уровне Пушкин завсегда соблюдал по отношению себя этикет – со всяким был приветлив и дружелюбен. Вот и сегодня, во время совокупления с мужней женою в присутствии мужа, попытался кое как, а всё-ж таки сгладить сложившуюся обстановку. Он первым по ходу дела протянул на встречу Кукушкину руку; демонстрируя при этом личное дружественное расположение, со своей стороны.

— Здравствуйте… — произнёс он, и приветливо улыбнулся; демонстрируя на то мирный характер своего присутствия здесь и сейчас.

Следует добавить, что улыбка конечно же далась Александру Сергеевичу с превеликим трудом; однако Степан Никанорович никак не отреагировал на это приветствие, и лишь выпученные глаза его словно две тарелочки в ответ пронзительно просияли голубой каёмочкой: после чего дружественно протянутую руку, пришлось спрятать.

«И чего он так смотрит, — думал про себя Александр Сергеевич, — Сейчас, наверное, бить будет больно… И возможно ногами – как же это неприятно, когда тебя бьют ногами…»

(Пушкину тут же припомнились два эпизода из недавних прогулок по Питеру – и каждый раз его били именно ногами: первый, это на улице Гороховой в очереди за пивом; а второй раз не далеко от Конюшенной площади при схожих тому обстоятельствах, тоже у пивного ларька, и тоже в очереди: а всё из-за того, что морда его видите ли кому-то не понравилась…)

В этот самый момент Пушкину стало жалко себя неимоверно, вечно ему всегда достаётся – ни за что… а так не хотелось бы.

Тут же перед глазами промелькнули радужные картинки из раннего детства: папа Сергей Львович за столом с кружкой пива в руке, и мама Надежда Осиповна со стопочкой водки, а ещё дядя Федя с метёлкой, и иже с ними: тётя Маруся, собака Тузик, котёнок Станислав, храбрый цыплёнок Тим, и мышка-норушка по имени Серафима Станиславовна.