Черный жемчуг - [5]

Ральф знаком приказал слугам отвести коней в сторону и подозвал Клема, сына дворецкого, который нес гирлянды. Ему не пришлось призывать всех к молчанию – никто не говорил, не смеялся, соблюдая тишину, и даже Аннунсиата стояла с широко раскрытыми глазами, позабыв поправить свои кудри или оглянуться на Эдуарда. «Великая старица» была самым древним деревом в лесу и обладала способностью с равной силой приносить добро или зло. Ее листья, плоды, цветы и даже кора использовались для приготовления множества целебных настоев и мазей, а побеги отгоняли злых духов. Но если старица бывала недовольна, она губила детей, и ходили слухи, что именно из такого дерева был вырезан крест, а на ветвях повесился предатель Иуда.

Клем выступил вперед, снял шляпу и трижды почтительно поклонился дереву, а потом громким голосом прочитал молитву матери-старице, восхваляя ее добрые силы и прося позволить украсить ее листьями и цветами. Чтобы умилостивить дерево, Морлэнды принесли ему гирлянды медоносов и дикого чеснока, и Клем обвил ими те ветки, с которых предполагалось сорвать листву. Проделав все это, он отступил, прихватив корзинку, и оглянулся на Эдуарда. Мэри внезапно вздрогнула. В этом тенистом месте было прохладно. Она порадовалась, что ей не понадобится самой рвать листья – слишком уж многими детьми пришлось бы тогда рисковать. Клем был женат, имел двух сыновей, и его престарелая мать жила в лесу возле дороги на Уилстроп, так что Клем крайне неохотно согласился выполнить возложенную на него задачу, и об этом хорошо знал Ральф. Поэтому Ральф попросил собрать листья холостяка Эдуарда. Тот охотно, но неторопливо выступил вперед, взяв нож и ножницы. Он не слишком верил в старые обряды, магию и языческие божества, но все же снял шляпу и поклонился дереву, прежде чем начать свое дело.

Когда корзина наполнилась, двое мужчин вновь поклонились. Ральф вознес дереву благодарственную молитву, и все радостно поспешили уйти. Они торопливо проходили по северному краю леса, а когда наконец вышли на открытую местность, все вздохнули с облегчением, будто избежав опасности.

– Позавтракаем здесь? – предложил Ральф, приостановившись на травянистом берегу ручья. – Куда нам спешить? Клем, постели скатерть там, на ровном берегу. Варнава, отведи коней в тень и привяжи их.

Сразу послышались голоса и шум, как будто слова Ральфа разбудили остальных. Слуги засуетились, расстилая скатерти, Доставая еду, привязывая коней и указывая дамам самые удобные места. Ральф расстелил на земле свой камзол, приглашая Мэри присесть.

– Здесь трава еще сырая, ты можешь простудиться.

Мэри позволила мужу поухаживать за ней, оказавшись на свежем воздухе. По другую сторону ручья простирались пустынные и ровные торфяники, тянущиеся до самого Хиссея, а за ним начиналась низменность Марстон, где в бою погибло так много членов рода Морлэндов. Мэри услышала, как Кит-младший говорит Аннунсиате:

– Оттуда родом мой отец. Вы ведь никогда не бывали так далеко, правда? Когда-нибудь мы съездим туда.

Мэри оглянулась, успев заметить короткую схватку между ним и Эдуардом, на камзоле которого сидела Аннунсиата – схватку, в которой победил Эдуард, как побеждал почти каждый раз. Эдуард был красивым юношей и таким же озорным, как Аннунсиата, и Мэри знала, как опасен он может быть. Приходясь Ральфу дядей, Эдуард был четырьмя годами младше и настолько похожим на своего племянника, что люди всегда принимали их за братьев. Волосы Эдуарда были того же светлого оттенка; такой же сероглазый и привлекательный, с классическими чертами лица, он был пониже и потоньше. Той зимой, когда Ральф уезжал в Лондон, Мэри часто оставалась в обществе Эдуарда. Он брал ее с собой на охоту и на прогулки, танцевал с ней в длинном зале, играл в карты, аккомпанировал на лютне песням Мэри в длинные зимние вечера. Несмотря на то, что Мэри скучала о Ральфе, она чуть было не влюбилась в Эдуарда.

В него было немудрено влюбиться – в такого привлекательного, умного, внимательного мужчину, с неожиданно женским взглядом на многие вещи, что позволяло ему легко находить с женщинами общий язык. Впоследствии, по мере того как Мэри взрослела, она понимала, что Эдуард добивался ее любви, и ему удалось бы это даже сейчас, если бы он пожелал. Эта мысль показалась ей одновременно приятной и возмутительной, ибо такое распутство не очень-то сочеталось с остальными качествами характера Эдуарда. Он не был жесток и не враждовал с Ральфом – напротив, они были лучшими друзьями. И в то же время Эдуард постоянно мучил Кита-младшего, пытаясь привлечь внимание Аннунсиаты к себе, несмотря на то, что они с Китом выросли вместе и учили уроки, сидя бок о бок за партой. В детстве Эдуард защищал более робкого Кита от припадков ярости несдержанного наставника, часто совершая какую-нибудь шалость, чтобы обратить на себя его гнев. В свою очередь Кит, как более сообразительный из них двоих, делал уроки за Эдуарда, которые ему самому мешала сделать лень или тупость.

Сейчас Мэри видела, насколько Кит уязвлен действиями своего лучшего друга, но пытается оправдать Эдуарда тем, что он делает это отнюдь не из дурных побуждений. Мэри также была задета этим. Она не думала, что Эдуард влюблен в Аннунсиату, не считала, что эта влюбленность такого же свойства, которую прошлой зимой он питал к самой Мэри. Она сомневалась, способен ли Эдуард любить вообще. В нем была какая-то странность – что-то тревожное и подозрительное, Мэри не смогла бы определить точнее. Когда-то в детстве у нее был щенок, однажды он попал в капкан и повредил лапу. Тогда он был еще слишком мал, и кость срослась, так что пес казался совершенно здоровым и хромал только тогда, когда слишком увлекался погоней. Лапа срослась так хорошо, что трудно было поверить, что она когда-то была сломана. В поведении Эдуарда что-то заставляло Мэри вспомнить о своем щенке. В душе юноши так же что-то было повреждено, а потом постепенно срослось, оставив в напоминание только необъяснимые странности поведения.