Черный завет - [33]

Но Доната осталась безучастной. Ее чуткий слух уловил за колючим занавесом хриплый вздох Ладимира. И тогда ей стало страшно. Сейчас, пусть некоторое время спустя, но Ладимир уйдет. Уйдет, как ушла мать. И она останется наедине с целым миром.

– У меня была одна мать, – затосковала Доната, – Рогнеда. Просила передать привет тебе… если увижу.

– Рогнеда, – филином ухнул Лесной Дед.

И стало тихо. Молчали птицы в кронах деревьев. Смолк ветер, бродивший в густой листве. Так тихо не было даже в подземелье, в колодце Наказания. На миг Донате, не спускающей глаз с круглого могильного камня, показалось, что Дед исчез. Но не просто исчез, а забрал с собой лес. Она встрепенулась, но все было на месте.

– Дочь моя, Рогнеда, – жалко скривился Дед. – Я знал, девка, что она тебя пригрела. Я ведь… врать не буду, убить тебя хотел. Но Рогнеда не позволила. А теперь… Как Кошки мои умирать стали… Не смогли больше оборачиваться – крутила их сила страшная, кости ломала и кожу рвала… Рогнеда дольше всех прожила. Боялась за тебя очень, что убью я тебя, если ее не станет. Зря боялась… Да ладно. Должник я теперь твой. Дочку мою последнюю похоронила… Долги отдавать буду. Давай, человека твоего посмотрю. А то, пока разговоры говорили, – Лесной Дед вдруг хитро прищурился, – он уже того. Тащи сюда.

Что-то мимолетное коснулось обнаженных чувств Донаты, что-то забытое и давнее. Неожиданно для себя она кинулась в колючий полог. Тащила на свет умирающего Ладимира и за шорохом, за шумом пыталась лишить себя возможности прислушаться к тому, жив ли он еще, или все уже кончено.

Лесной Дед легко поднялся с поваленного дерева и подошел к Донате – трава не пригибалась под его весом. Скрюченными пальцами он коснулся Ладимира, и тень легла на белое лицо.

– Чуть не успели, – шевельнулся дед, и у Донаты птицей забилось сердце. – Еще поговорить – и спасать некого было бы. А так… раз обещал – сделаю. Долг отдам.

Сгорбленная спина разогнулась. Дед прощально махнул рукой, повернулся и медленно заковылял прочь.

Полными так и не пролившихся слез глазами Доната смотрела на то, как полы обтрепанного балахона цепляются за колючие стебли травы. Она не стала кричать, просить, ругаться. Надежда вместо сладкого гриба обернулась в руках ядовитым горчаком. Так бывает.

Так всегда бывает.

Доната закрыла лицо руками. Она не хотела видеть мир, в котором не будет Ладимира.

Руки она убрала тотчас после того, как поняла, что не одна.

На том месте, где сомкнулись ветви за спиной Деда, стояла Мара-морочница. Но стояла не той белолицей, полногрудой девицей, что в полную Селию смущает парней, уводит их в лес и пьет кровь вместе с жизнью. Стояла в худшем своем проявлении: с впалыми щеками, обтянутыми коричневой, как высохший пергамент, кожей, дырой вместо носа и вытекшими глазами. Мара была старой – она умерла задолго до того времени, как родилась Доната. В разошедшейся на шее коже белела кость, на лысом черепе кое-где сохранились клочья седых волос. Обтянутые кожей кости, никогда не знавшие земли, прикрывало жалкое подобие истлевшей рубахи.

Надо было бежать, молить, сопротивляться, но сил не было. Дальнейшее представлялось Донате легко: Мара выпьет из нее кровь. Всем известно, что парни умирают и отправляются в Небесную Обитель, а девки после такой смерти сами становятся морочницами. Скитаются по лесу и губят доверчивых людей. Что ж. Если суждено им с Ладимиром соединиться только на краткий миг, что называется смертью – так тому и быть. А после, став Марой, вряд ли ее будет волновать та боль, что мучила при жизни.

– Спасибо тебе, Лесной Дед, за доброту твою, – Доната криво улыбнулась, не сводя глаз с Мары. Хотела отвернуться, и не смогла: болезненное любопытство заставило ее разглядывать изъеденное червями уродливое лицо. – А Марой стану, и ласку не забуду…

– Размечталась старуха девкой стать, – свирепо каркнула Мара, и черные пеньки зубов показались в Дыре рта. – В сторону иди. Я с ним буду. Как раз время.

Она ткнула черным пальцем в сторону неподвижно лежащего Ладимира.

– Не надо его, – беззвучно шевельнулись губы. – Пусть так умрет. Меня возьми.

Но Мара услышала.

– Я не только жизнь, но и смерть пью. Да, и смерть…

– Куда мы идем? – это был первый вопрос, который он задал ей после того, как пришел в себя.

В то утро было пасмурно, но вдруг стало светлее. Нет, Гелион по-прежнему стыдливо прятался за низкими тучами, но озарила поляну радость, что вспыхнула на лице Донаты. И от радости, что нахлынула как зной в жаркий день и подкосила колени, она чуть не ответила так, как отвечала всегда. Но перед глазами встало безжизненное, запрокинутое лицо Ладимира, когда черная демоница держала его за горло, царапая острыми когтями тонкую кожу.

– В…. – только раз споткнулась она. И то потому, что боялась не за свою жизнь. А потому, что больше не хотела видеть, как черные руки касаются белого тела. – В Гранд. Идем в Гранд.

Сказать, что он удивился, значило ничего не сказать. Вид у него стал, как у ребенка, которого несправедливо лишили любимой игрушки. Он долго смотрел на Донату. Неизвестно, что он прочел в ее глазах, но не сказал ни слова. Ни в тот день, ни на следующий. Ни через неделю. Но вел себя так, словно они изначально уговорились: он проводит ее в Гранд, и все – поминай, как звали.