Черный замок Ольшанский - [41]

– Тут, что ли, подземелья? – долетали голоса.

– Здесь повсюду подземелья. Как бы которое не провалилось.

– Нет. Строили на века. Луп-пи, хлопцы.

И тут я почувствовал, что что-то меняется. К группе усердствующих ревнителей приближались двое в окружении ватаги примерно двадцати детей и подростков.

Впереди шагал невысокий худой мужчина в очень аккуратном черном костюме и белой сорочке с черным галстуком. Лицо деревенского интеллигента, простое и ничем не приметное, разве что шрамом, пересекавшим левую бровь. За стеклами очков умные и вдумчивые глаза. Волосы заметно седые на висках.

Второй был высокий и плечистый и очень напоминал американского ковбоя из фильмов про Дикий Запад. Соломенные волосы, лицо, продубленное солнцем и ветром до цвета темного золота. Широкий и высокий лоб, нос прямой и недлинный, рот твердый, щеки приятно впалые.

И все это освещали глаза такой глубокой сини, что становилось радостно на душе.

– Стойте! Что это вы делаете? – еще издали закричал «Ковбой». – Какое… по какому праву?!

– А ты не будь в горячей воде купанным[54], Змогитель[55], – сказал человек в синем костюме. – Надо – значит надо.

– Вы, Ничипор Сергеевич, хотя и председатель колхоза, – сказал интеллигент, – а и вам не мешало бы все ж подумать немного над тем, что делаете.

– А вы мне, Рыгор Иванович, товарищ Шаблыка, не во всех случаях указывайте, как мне этим колхозом руководить и что и как для его пользы делать.

– Безопасность противопожарная нужна? – спросил тот, с портфелем, и наставительно поднял палец. – Нужна. Второй выход нужен? Нужен.

– Да чему здесь гореть? – спросил кто-то.

– Не скажите. И камень иногда горит. И ружье раз в год само стреляет.

– Это памятник, – спокойно сказал Шаблыка. – Памятник культуры, памятник истории нашей. И потом, кто вас принуждал в нем загон для скота делать? Построили бы в стороне.

– На это затраты нужны, – сказал опортфеленный.

– Памятник. Под охраной, – объяснил Шаблыка.

– Какой памятник? Откуда видно, что памятник? – начал нервничать человек с портфелем.

– Вы не нервничайте, Тодор Игнатович, – сказал Шаблыка. – Вы бухгалтер, вы можете и не знать, что это – вторая половина XVI столетия.

– Откуда видно?

– Доска была.

– Где она, доска? – спросил бухгалтер.

– Содрали доску! – взвился вдруг на крик Ковбой. – В бурьяне она валяется! А все ты, конторская скрепка! Ты, Гончаренок! Ты, чернильная твоя душа! Ты на этот замок людей натравливаешь, как будто он главный твой враг.

– Успокойся, Михась, – сказал ему Шаблыка, но Ковбой, по-видимому, совсем не умел себя сдерживать и уже снова озверел.

– Жаловаться на вас будем. А тебе, Гончаренок, я дам жару. Я тебя так приглажу своими кулаками, так… из морды мяса накрою…

Глазки Гончаренка были бы страшными, если бы не были такими глупыми.

– Я, между прочим, не только бухгалтер. Я и член поселкового Совета.

– А-а-а, – иронично протянул Шаблыка. – Ну-у, если член поселкового Совета – тогда обязательно надо разрушать.

– Да успокойтесь, – сказал председатель.

– Вы его призовите к спокойствию, Ольшанский, – посоветовал председателю Шаблыка.

«Ольшанский? Откуда Ольшанский? Из тех? Да быть не может. Последний с немцами удрал и умер. Ну и идиот я. Мало, что ли, Ольшанских? Один Гаврила в Полоцке?»

– Говорю вам, постройте поодаль, – продолжал Шаблыка. – А иначе будем жаловаться.

– Ну и валяйте, – равнодушно сказал председатель, – вам же будет хуже.

– Ты! Ты! – взбеленился Змогитель. – Ты… вислюк.

– О новом думать надо, – сказал председатель, не обидевшись на «вислюка», потому что не понял.

Я улыбнулся. Я хорошо знаю украинский язык и знаю, как иногда удобно обозвать другого таким образом. Типично белорусская хитрость: специально употреблять вместо наших бранные слова из других славянских языков. И душу отвел, и обругал, а тот, кого обругал, ничего не кумекает. «Вiслюк» по-украински «осел».

– Да! Настоящий вислюк! Только вислюки делают такое.

Зато Гончаренок Тодор Игнатович, бухгалтер и член поселкового Совета, почему-то оскорбился на явно неизвестное ему слово «вислюк».

– А ну повтори! А ну повтори, говорю тебе!

– Я тебе повторю! – Ковбой схватил Гончаренка за грудки.

– Высоцкий! – заблажил тот. – Что глядишь на бандитское отродье?!

И тут от толпы отделился высокий, исключительно сложенный мужчина лет сорока с чем-то. Волосы темно-русые, светлые глаза прищурены. В движениях ленивая грация, однако чувствовалось, что может быть неожиданно подвижным. Нос прямой, рот неуловимо усмехается. В большой руке маленький кнутик.

– Постарайтесь, Игнась Яковлевич, – сказал он сам себе. – Ну что, в самом деле, за безобразия происходит.

И легко, как котят, развел Гончаренка и Змогителя и держал их вытянутыми руками.

– Ну, нехорошо. Ну, драка будет, – лениво уговаривал он. – Ну, милиция. Ну, пятнадцать суток. Ну, небо в крупную клетку. Бухгалтер большого колхоза, член поселкового Совета – и пятнадцать суток. Негоже… Учитель родного слова – и тротуар перед школой подметает. Неладно, экзамены скоро. Ученики про Сымона Скорину[56] слушать хотят, а вы…

Почему-то не поверил я его словам про «Сымона Скорину». «Придуривается, издевается», – подумал я. Потому что была в нем этакая староселянская обходительность и воспитанность, но было и что-то очень интеллигентное.