Черный замок Ольшанский - [38]

.

В двух словах я, не открывая вполне своей цели, сказал, что приехал изучать замок, и показал документы.

– Гм. Хорошо хоть документы есть… – К моему удивлению, он взял их и внимательно просмотрел. – А то за последнее время почему-то очень многие заинтересовались этим несчастным замком… которого, возможно, скоро совсем не будет.

– Почему?

– Добьют люди, если не добило время.

– А что?

– Собираются рушить кусок стены. Будут делать скотный двор.

– Гм. Даже если скотный двор (Жихович неодобрительно покосился на меня, но увидел, что я улыбаюсь), так что, ворот нету?

– Есть. Узкие. А на случай пожара, простите, правила пожарной безопасности предусматривают два выхода. А костел посмотреть не хотите?

– Затем и пришел.

Вошли. Ксендз преклонил колено. Я, конечно, нет.

Мои предки не преклоняли колен. Просто заходили, думали, сколько им надо было, и снова выходили к жизни.

Огромная пещера костела была тем, что называется, «мрак, напоенный светом». В нефах полутьма. Под сводами, на алтарной части, на колоннах – радостный и возвышенный свет: на росписи, резьбе, многочисленных фигурах.

Не имею возможности описать все богатство старинных икон. Некоторые XIV столетия. Не могу передать и росписей, которые сияли темным и светлым багрецом, желтым и глубоко-синим. Нельзя описать и великолепной, старой диспропорции фигур алтаря. Об этом нельзя.

Когда мы взобрались к органу, который матово светился черным, золотым, слегка ржавым и приглушенной зеленью, ксендз вдруг сказал мне:

– Это еще что! А вот если с карниза смотреть – голова закружится от красоты.

Карниз опоясывал изнутри, с трех сторон, весь храм, висел на высоте метров восемнадцати, был с легким наклоном книзу и шириной сантиметров семьдесят.

– Пошли. – И Леонард Жихович легко перелез через балюстраду хоров, пошел, словно по дороге, по этому кошмару.

– Не дрейфь! – сказал я себе и буквально оторвал руку от балюстрады. А потом уже было все равно. Я глянул вниз, увидел фигурки людей с мизинец, и фотоаппарат чувствительно, ощутимо потянул меня вниз. Ксендз шел впереди и давал толковые, поучительные, доходчивые и вразумительные объяснения. Он, казалось, совсем не думал, что кто-то другой может идти по этому мосту в ад совсем не как по дороге.

– Видите, волхвы! Какой колорит!.. А матерь божья – это же чудо! Какая красота! Голова кружится!

У меня в самом деле кружилась голова от «так-кой красоты»! Я старался только лихорадочно не цепляться за стену, да это и не удалось бы, потому что она плавно переходила в полукруг свода.

Когда я наконец снова вылез на хоры и взглянул на маленьких, словно в перевернутый бинокль, людей внизу, я почувствовал, что еще минута, и я стану мокрым, как мышь.

– Ну как? – триумфально спросил Жихович.

– Чудесно! – ответил я. – Wunderbar! [51] И часто это вы так «развлекаетесь»?

– А что? – невинно спросил он. – Иногда голубь залетит, бьется – нельзя же, чтобы разбилось божье создание. Идешь открывать окно.

– Нельзя, чтобы разбилось божье создание, это верно, – сказал я, посмотрев в пропасть.

Когда спустились вниз, в солнечную полутьму, меня все еще словно покачивало. Когда-то, подростком, я совсем не боялся высоты, мог сидеть на крыше пятиэтажного дома, свесив ноги вниз. Но, как говорят поляки, «до яснэй холеры»: ноги у тридцативосьмилетнего совсем не такие, как у пятнадцатилетнего.

– Что вас еще интересует? – спросил ксендз.

– Витовт Федорович Ольшанский.

– Тот?

– Тот. Что это был за человек?

– Столп веры. Много для нее сделал. В частности, этот костел.

– Словом…

– Словом, чуть не блаженный.

– Beatus[52]?

– Beatus.

– А что это за легенда о его жене?

– А, и вы слышали? Заговор Валюжинича и побег?

– Легенда широко известная.

– Что же, неблагодарная женщина. Как многие из них. Недаром ее бискуп Героним из Кладно попрекал. Убежали, захватив сокровища. Судья Станкевич (а вы знаете, что тогда судья зачастую был и следователем), средневековый белорусский Холмс, а он был человеком для тех времен гуманным, пытки – явление тогда обычное – применил только два раза, а тогда и сам магнат покаялся, что был в гневе.

– Но ведь говорили…

– И он и люди на евангелии поклялись, что беглецы живы… Жаль, окончился род. И последний из них повел себя не наилучшим образом. Вдовец, дети умерли – ему бы о боге думать. А он…

– Что он?..

– Спутался с немцами, – коротко бросил ксендз.

– Как?

– Ну, не с гестапо. Шефом Кладненского округа гестапо был такой… а, да ну его. Так Ольшанский связался с ними только под самый конец. Тут друзьями его были комендант Ольшан, граф Адельберт фон Вартенбург да из айнзатцштаба Франц Керн. А это хуже, чем из гестапо.

– Да, в определенном смысле хуже.

– Почему вы согласились с моим мнением?

– Это ведомство Розенберга. Грабеж ценностей. Вековых достояний человеческого гения.

– Да. И уж чего они в окрестностях Кладно ни награбили! Только вот Ольшанский цел был. Пока в мае сорок четвертого не начала гулять по приказу Гиммлера «kommenda 1005» – уничтожение следов преступления, «акции санитарные».

– И что тогда?

– Тогда дворец Ольшанского вместе с сокровищами сгорел. А сам он убрался с немцами. По слухам, вскорости умер… Ну, это он один такой был. А надгробие того Ольшанского – вот оно.