Черный воздух. Лучшие рассказы - [173]

Лежа в озерце, обоим то и дело приходилось ворочаться с боку на бок, погружая в грязь замерзшую руку и выставляя наверх обваренную. О ходе времени оповещала боль. Непогода не унималась, свист ветра отрезал путников друг от друга, и с тем же успехом каждый мог бы застрять здесь в одиночестве, если б Мьюр время от времени, подняв голову, не окликал Биксби, на что Биксби отвечал неразборчивым криком, и оба вновь умолкали, уходили в себя. Снег валил густо – не продохнешь, заметал части тела, торчащие над поверхностью, и тут же превращался в корку льда, потрескивавшую, стоит лишь шевельнуться.

Солнце, очевидно, село: вокруг стало черным-черно. Бывало, грязь казалась чернее неба, бывало, небо казалось чернее грязи. Точно такая же тьма затянула весь мир многие годы назад, когда Мьюр на время ослеп. Напильник летит прямо в глаз, внутриглазная жидкость течет на ладонь, со стороны пострадавшего глаза все вдруг темнеет… а после, той же ночью, дрожа под чужим одеялом, Мьюр обнаружил, что тьма неумолимо застилает и второй глаз. Так он оказался в мире, лишенном света. Вот это действительно было страшно; естественная, природная темнота, окутавшая все вокруг, не шла с той ни в какое сравнение. Что такое буйство грозы? Стихия, знакомая и любимая. Возведу очи мои к горам… и узрю. В слепоте Мьюр провел три недели, три недели выслушивал заверения докторов и скрывал ужас, а когда зрение восстановилось, ушел от собственной жизни и никогда не вернулся к ней, ни разу не оглянулся назад, наотрез отказался от участи, уготованной для него отцом и страной – от участи фермера, механика-изобретателя и тому подобного. Бросил все это, целиком посвятил себя диким дебрям, а посему пребывание здесь, в кипящей кальдере вулкана, под завывания вьюги в ушах, собственно говоря, не что иное, как благословение, один из даров природы…

Тут его размышления прервал громкий стон Биксби. Бросив взгляд в его сторону, Мьюр обнаружил у берега бесформенную фигуру, барахтающуюся в грязи, изо всех сил старающуюся не утонуть в фумароле. Кое-где грязь была вязкой, как глина, кое-где жидкой, словно кипящий в котелке черный чай. Под поверхностью ее плавали какие-то комья – вероятно, намокшая пемза, и Биксби старался соорудить из них ложе, защищающее от струй раскаленного газа, но комья упорно разъезжались под его весом. Ветер выл, не смолкая, однако тучи редели. Должно быть, снег, заметавший тела обоих, был просто поземкой: в небе над головой показалась звезда. «Видишь хоть одну звездочку, продолжай путь» – так гласит поговорка. Да, верно… но не сегодня.

Вскоре тучи унесло на восток, и с неба на землю заструился свет звезд. Ночное небо украсилось очертаниями знакомых созвездий, нарисовавших вокруг образ всех прочих ночей, проведенных в лесах и в горах. Глаз есть цветок, способный видеть звезды. Продолжив спуск, к этому времени они дошли бы до снежных склонов внизу, где звездный свет, разогнав темноту, указал бы им путь домой. Теперь же, промокшими, милю продуваемого всеми ветрами скального гребня им не одолеть, а значит, придется остаться здесь до утра… однако Мьюр не сказал Биксби ни слова упрека. Зачем? Сделанного не вернуть. Вдобавок на вершине они задержались именно из-за него, а свет звезд свидетельствовал: несмотря на все неудобства, путники, вероятно, останутся живы. Все остальное неважно. Холодных ночей в горах Мьюр провел столько, что не сосчитаешь. Можно сказать, благодаря кипению грязи эта ночь еще не из самых худших, хотя – вот как раз спину точно огнем опалило! – хотя столь откровенно мучительных среди них не было ни одной. Однако к боли Мьюр давно привык, притерпелся, вырос с нею, трудясь на захудалой ферме отца, гнусного, недалекого человечишки, живого примера тому, каким не следует быть христианину, целыми днями с утра до ночи изучавшего Библию, пока сыновья добывают хлеб и себе, и ему, а по вечерам лупившего их то прутом, то ремнем…

Грязь обожгла ногу. Согнув колено, подставив его под ледяной ветер, Мьюр ненадолго, на миг, почувствовал запах газа. Однажды, когда отец пристроил его рыть колодцы, на глубине семидесяти футов в яму начал сочиться газ. Надышавшийся им, Мьюр еле-еле пришел в себя, едва успел вскарабкаться по веревочной лестнице к чистому воздуху и только поэтому остался в живых.

– Джером, ты цел? – окликнул он Биксби, приподняв голову.

Хрип. Что-то про холод. Стало быть, цел.

Мьюр снова улегся в грязь. Забудь весь прежний мир, всю прежнюю жизнь, все, от чего холодеет в желудке. Забудь. Смотри в звездное небо. Глаз есть цветок, способный видеть звезды далеко в вышине, среди первозданного жара и стужи. В левом башмаке, упершемся в снег на краю озерца, влажно захлюпало. Пошевелить пальцами, нащупать намокшую кожу, убедиться, что с ними порядок… Нет. Замерзшие пальцы не чувствовали почти ничего, онемели от холода, хотя правую ногу обварило так, что Мьюр едва не вскрикнул, а стона уж точно сдержать не сумел. Стоило выдернуть ногу из грязи, промокшая штанина под натиском ветра облепила ногу, примерзла к бедру, а обожженная ступня по-прежнему болезненно ныла.