Черный Волк. Тенгери, сын Черного Волка - [12]

— Разве ты сам не служил Есугею?

— Да, служил, потому что уважал, и повиновался, потому что он был мудр, но я мог покинуть его, если бы пожелал того. Верность вождю не следует ставить выше верности заветам предков. А разве ты сможешь покинуть Темучина после того, как вы поклялись быть одной грудью, одной шеей и одной головой? Поклялись в верности до последнего дыхания. В смерти все равны, а в жизни? В жизни первый — он! Ну, а ты? Дружить можно лишь с равными. А не так, чтобы один стоял высоко, а другой низко.

— Ты не доверяешь ему, отец?

— Нет, но я учу тебя тому, что поведала мне жизнь.

В медном котелке над огнем закипела вода. Отец засыпал в нее чай и соль, принюхался, вдыхая в себя тонкий запах, долил немного молока и помешал, сдержанно улыбаясь. А потом принес большие куски высушенного козьего сыра и миску с поджаренным просом.

Он отдал низкий поклон и поднял голову к своду юрты, где висели шкурки байбаков, после чего дал знак начинать чаепитие. Ветер приносил в юрту прохладу от реки. Где-то заскрипели колеса повозки. От Керулена возвращались девушки, ходившие по воду.

Мы легли на шкуры. Отец справа от краснеющего костра, а я слева от него, и на фоне темной юрты наши обращенные друг к другу профили отчетливо выделялись. Отец сказал:

— Ты спросил меня, Чоно, доверяю ли я ему, и я ответил тебе: нет! И все-таки расскажу тебе одну историю, которую я видел собственными глазами и слышал собственными ушами и в которой все правда, от первого до последнего слова. У Темучина было три брата. Однажды, еще юношами, они собрались поудить рыбу. Уселись рядышком на берегу, сделали себе крючки и начали таскать из реки разную мелочь: чебак-рыбу и хариусов. А потом сплели невод и наловили рыбы побольше, чтобы мать засушила ее впрок. И опять сидели рядом и ловили рыбу на крючки, сделанные из гвоздей. Четверо братьев — Темучин, Хазар, Бехтер и Белгутай^{4}. Как вдруг Темучину с Хазаром почти одновременно попалось по огромному серебристому сазану. Но Бехтер и Белгутай — они были постарше — отняли знатный улов у младших. Вернувшись домой, Темучин и Хазар сказали матери:

— Нам попались на крючок сверкающие сазаны, но братья Бехтер и Белгутай отняли их у нас!

На что мать ответила:

— Да бросьте вы спорить! Братья, а никак не договоритесь. Ведь у вас, кроме ваших теней, нет никаких товарищей для игр. А кроме лошадиных хвостов, других нагаек нет! Вам бы с утра до вечера повторять: «Как бы нам смыть позор, как отомстить тайчиутам!» А вы между собой никак не договоритесь!

На что Темучин возразил:

— Еще вчера они отобрали у нас жаворонков, которых мы сняли на лету стрелами. Сегодня опять обокрали. Как нам жить с ними дальше?

Отбросив полог, они выбежали из юрты. Бехтер сидел на холме и сторожил лошадей, в том числе и серебристо-серого жеребца. Темучин подкрался к нему сзади, а Хазар спереди. Когда они, заправив стрелы, подползли поближе, Бехтер заметил их и сказал:

— Почему вы не говорите: «Оскорбление, которое нанесли нам тайчиуты, невыносимо. Как бы нам отомстить?» Почему вы обращаетесь со мной, будто я у вас бельмо на глазу или щепка во рту? Ведь у вас, кроме ваших теней, других друзей нет и, кроме конских хвостов, других нагаек — тоже? Откуда же столько злости против братьев? Ведь мы же свои люди! Смотрите не затопчите мой костер! И не вздумайте убивать Белгутая!

Так говорил он, спокойно сидя на поджатых ногах.

Но Темучин с Хазаром пустили в него стрелы спереди и сзади и ушли прочь.

Когда они вернулись, мать сразу поняла по их лицам, что произошло, и сказала:

— Убийцы вы! Один из вас вышел из моего горячего лона со сгустком крови в сжатой ладошке! А другой похож на хазарского пса, который набрасывается на собственных щенков. Вы похожи на хабланских тигров, шныряющих за добычей по краям теснин, на барсов, постоянно шипящих от злости, на огромных змей, всегда готовых удавить и заглотать кого-то, на соколов, ринувшихся за убегающей тенью, на ястребов, молча проглатывающих свои жертвы, на верблюдов, кусающих своих верблюжат за ноги, на волков, ураганом обрушивающихся на дичь, на мандариновую утку, которая сожрет своих же утят, если те сразу не поплывут за ней, на медведей-шатунов, которые готовы разорвать на части первого попавшегося. У вас, кроме ваших теней, нет других друзей, кроме лошадиных хвостов, у вас нет других нагаек, мы не смыли еще позора, причиненного нам тайчиутами, и вас не мучает день и ночь вопрос, как бы им отомстить?! Вы говорите только: «Как нам жить с ними дальше?» Это с братьями-то! И вот что вы с ними сделали…

Так мать поносила своих сыновей, повторяя слова далеких предков. Нет, я не то чтобы не доверяю ему, Кара-Чоно, но я хотел воспользоваться случаем и рассказать тебе о том, что видели мои глаза и слышали мои уши. Устраивай свою жизнь так, чтобы потом не плакать и не страдать по собственной вине.

Той ночью мой отец умер. Я только утром заметил, что он лежит и не дышит. Умер он так же спокойно, как привык дышать и говорить. Посиневшие губы его были крепко сжаты.

Я вынес его из юрты в степь. Мне почудилось, что в степи лицо отца разгладилось и он улыбнулся. А может, так оно и было.