Черный ветер - [4]

Однако скакун все еще не верит в это. Целый час уходит, чтобы убедить упрямого скакуна, который здесь демонстрирует всем окружающим свое близкое родство с ослом, в бесполезности сопротивления. Скакун устал, он весь дрожит, тело его мокро от пота. Тогда Гатып оставляет коня в покое, снова привязывает его к коновязи. Первый урок окончен.

А на следующее утро все повторяется сызнова, но только теперь уже без пут.

Почуяв, что ноги свободны, скакун бешеным галопом бросается в степь, словно камень, выпущенный из пращи. Но седок по-прежнему сидит на его спине. И снова - словно прирос. Ноги наездника впились в бока, зажимая их до предела.

После многокилометровой скачки сходит на нет дикое упрямство коня, он устает, переходит на шаг.

На третье утро запрягают его в телегу. И если к всаднику он успел уже немного привыкнуть, то этот проклятый и непонятный груз, это гнусное дребезжание и тарахтение донельзя раздражают скакуна, и он снова опрометью мчится в открытую степь. Телегу подбрасывает и подкидывает, заносит на рытвинах и ухабах, кажется, будто колеса ее оторвались от земли и не катится она, а летит по воздуху. Грохот и шум становятся невообразимыми. Ох, ох, еще мгновение - и разлетится, рассыплется телега на мелкие обломки! Если коня удается направить на дорогу, то пыль стоит черным столбом. Так хочется скакуну оторваться от пугающей его телеги! Так хочется… Но опять-таки приходится покориться железной воле человека. И судьба коня решена - он больше не принадлежит себе, он приручен.

- Вот и все! - говорит Гатып, отирая пот со лба.- Теперь, Цыден, можешь спокойно на нем дрова и сено возить, верхом ездить, джигитовать.

…Все это вспоминает Цыден неспроста. Шум и грохот, дикая скачка - все это слышится ему в симфонии разбушевавшейся стихии Байкала.

Но если коня можно приручить, то не под силу людям утихомирить волны озера-моря. Один только ветер-батыр - хозяин над ним. Это он, как только пожелает, треплет могучие воды, вздымая их к небесам, и он же запросто укрощает их, ниспосылая на них сонную тишину, незыблемую гладь и обманчивый, коварный штиль, способный заманить незадачливого путника далеко-далеко в морскую степь…

Нет, не прост и не откровенен ты с нами, седой Байкал! И все же с силой людской не шути и ты! Приручил ведь человек единственную дочь твою, красавицу Ангару, сбежавшую от тебя, старика, с Енисеем-батыром. Приручил, что ни говори. И ты, старина, расписался в бессилии своем.

Под шум дождя и завывание ветра вспоминает Цыден старинную легенду о Байкале, Енисее и Ангаре. Громадную скалу швырнул седобородый Байкал вдогонку беглецам. Но не догнала их скала, упала у истока и зовется с тех пор Шаман-камнем. Припомнился Цыдену и небывалый потоп, о котором ему когда-то рассказывал дед, потоп в устье Селенги, поглотивший сто лет назад целых двести квадратных километров береговой прибайкальской земли. Какие только мысли не лезут в голову, когда бушует ураган!..

«Сидели мы и беседу вели о том о сем,- медленно говорил дед,- и послышался вдруг из-под земли страшный гул, закачалась земля под ногами. Землетрясение началось. Большая волна на Байкале поднялась, высокой стеною встала, да и пошла эта стена (шайтан ее гнал!) прямо к берегу, на людей! С силой бешеной грохнулась в берег песчаный, превратилась в живую шаманку, в пляс пустилась, окаянная, захохотала дико, взметнулась вверх на десятки саженей, закувыркалась там, как только одно наваждение дьявола может, и так же нежданно-негаданно, рассыпавшись на брызги сверкающие, вниз устремилась, упала, будто под землю ушла. А после - еще волна, и еще, и еще… И все такие же огромные. Волна за волной, за волной волна… И всё дальше и дальше, всё дальше на берег. Разбежались люди кто куда. А вода, бурлящая и кипящая волнами, морская вода залила все вокруг. Земля все еще колыхалась под ногами, все еще слышался глухой протяжный гул из самой ее середины, и всё новые, новые, новые волны набрасывались на землю. Много суши, ой, много, Цыден, ушло тогда под байкальскую воду. Суматоха великая поднялась среди зверей и птиц, напугала до смерти людей. Тонули люди, так и не поняв, что к чему, откуда идет божья кара и за что. Рушились под безжалостными ударами воды и земли людские жилища и скотные дворы, падали вековечные деревья, переломленные, как травинки, или вырванные с корнем. И только отдельные счастливцы сумели взобраться на бревна от разрушенных домов, на комли сломленных деревьев, ухватиться за что попало, за все, что хоть как-нибудь держалось на поверхности воды, гонимой нечистой силой. Люди и звери были равны теперь перед богом, одинаково стремились к одному: спасти свою жизнь; рядом сидели на деревьях и досках, как во время ноева ковчега, вместе дрожали от страха, несомые неведомо куда разъяренными волнами. Рядом сидели зайцы с волками, колонки и медведи, горностаи и лисицы, хорьки и соболя, люди и мыши, суслики и сеноставки, бурундуки и всякая прочая мелкота…»

Так рассказывал дед. Казалось старику, что перед лицом стихии равно бессильны и человек и мышь. Жаль, что не дожил старик до наших дней. Увидел бы, как силен человек!