Черный ветер, белый снег. Новый рассвет национальной идеи - [81]
Даже если «Память» состояла из не имеющих никакого влияния безумцев, все же это было первое явление национализма в виде общественного движения. До той поры националисты прятались по кухням и проводили подпольные собрания, а скрестить шпаги с идеологическими оппонентами могли только на страницах толстых журналов или центральных газет. «Память» показала, как национализм трансформируется в массовое движение.
Благодаря «Памяти» многие почувствовали привлекательность национализма, политики под девизом «мы против них». Одним из первых государственных лиц на уличный национализм обратил внимание и попытался использовать его в политических целях (причем успешно) седовласый, похожий на медведя партийный функционер из Свердловска. Бориса Ельцина продвигал Горбачев, в 1985 году он перевел его на должность первого секретаря Московского горкома партии, то есть фактически мэра столицы. Но Ельцин, распаленный честолюбием, вскоре бросил вызов авторитету Горбачева и поспешил утвердиться в качестве преемника. Именно тогда, когда Ельцин возглавлял московский партийный аппарат и подбирал союзников в борьбе с Горбачевым, «Память» сумела провести несанкционированную демонстрацию на Манежной площади. После этого Ельцин встретился с участниками демонстрации. Он пообещал им сократить количество «лимитчиков» (рабочих-мигрантов) в Москве и по возможности зарегистрировать общество «Память», то есть его узаконить. Едва ли можно считать совпадением тот факт, что, когда в 1987 году Горбачев сместил Ельцина с должности, «Память» начала распадаться, а спустя год ближайший помощник Васильева Ким Андреев был исключен из компартии.
Российские политики уже видели, как близится конец монопольной власти компартии. Срочно требовалась народная поддержка, и готовность «Памяти» мобилизовать толпу, массы, а может быть, даже избирателей не осталась незамеченной. Ельцину еще предстоит стать героем российских либералов и вершителем их мечтаний, однако в 1987 году он не на жизнь, а на смерть бился с Горбачевым за высшие ступени партийной лестницы и не брезговал никакими союзниками. Любая оппозиция годилась, если там можно было набрать приверженцев (к чему бы это в итоге ни привело). На этом этапе многие в окружении Ельцина воспринимали его как пустой сосуд, готовый наполниться, – человек раскаленного честолюбия, державший руку на пульсе страны и подчинявшийся этому ритму. Судьба России могла обернуться совсем иначе, если бы рядом с Ельциным оказались ультранационалисты, а не такие либералы-западники, как Анатолий Чубайс и Егор Гайдар; через несколько лет они сделали ставку на эту восходящую звезду.
Другие националисты возмущались «Памятью» и сурово ее критиковали. Многие интеллектуалы националистических убеждений полагали, что «Память» портит репутацию всего движения. Вадим Кожинов в 1997 году писал в журнале «Наш современник» об «инфантильности» и «невежестве», которые проступают в программах «Памяти», однако воздержался от осуждения. Следует, сказал он, принимать даже такие крайности, иначе национализм не сможет развиться в массовое движение.
И хотя националистически мыслящие интеллектуалы с неприязнью относились к Васильеву, они понимали, что движение, зародившееся на диссидентских кухнях и в журналах самиздата, теперь выходит в массы. Несколько десятилетий подряд небольшая группа интеллектуалов сочиняла умную критику и тонкие метафоры для сочувствующей и такой же образованной аудитории, но теперь требовались лозунги и публичные персоны, способные привлечь обычного советского гражданина – в скором времени избирателя.
Васильев, человек явно невменяемый, тем не менее подходил на эту роль. Он не боялся сцены, обожал острые дискуссии, был неутомим в политических кампаниях. Дугин уверяет, что сам он не погружался чересчур глубоко в детали этого движения: кое-какие вещи оставались под запретом, и Васильев не подпускал к ним излишне любопытных товарищей по партии. Дугин утверждает: «Власть меня не интересовала. Меня интересовали эти люди, потому что их идеи совпадали с моими». Однако и он почувствовал в себе страсть к лидерству и власти.
В «Памяти» Дугин и Джемаль задержались ненадолго. Жесткие этнические националисты во главе с Баркашовым сочли их возвышение в «Памяти» угрозой для себя. Бывший сварщик Баркашов, крепыш, поклонник боевых искусств, в 1990-е годы также занимал место в центральном комитете «Памяти» (позднее он создаст собственную партию «Русское национальное единство», РНЕ). Завидуя близости Дугина и Джемаля к Васильеву и видя в их «традиционализме» конкуренцию русскому национализму, Баркашов расставил ловушку. Он пригласил обоих к себе в кабинет и завел разговор о непоследовательности Васильева, добиваясь, чтобы они признали: Васильев неприемлемый лидер, нужно восстать против него. Этот разговор Баркашов записал на пленку и отнес ее Васильеву. В том же 1988 году Дугин и Джемаль вылетели из движения, а вскоре, с уходом многих видных членов, распалась и «Память»
Чем бы ни была «Память» – партией или провокацией, успехом или провалом, – она стала также водоразделом: новое поколение советской интеллигенции смогло представить себе будущее, в котором вместо монолитной компартии на политическом поприще будет соревноваться множество партий. Страна стала открываться быстрее, чем это казалось прежде возможным, и процесс ускорялся из-за явной неэффективности коммунистической системы: ни дырки в асфальте, ни дефицит элементарных потребительских товаров уже не удавалось прикрыть обещаниями прекрасного социалистического будущего. Экономические реформы и умеренная либерализация цен совпали с острейшим дефицитом и недовольством людей с военных и послевоенных времен.
