Черный ветер, белый снег. Новый рассвет национальной идеи - [132]
Стремление сосредоточить всю власть в своих руках отражалось в централизации производства образов и символов. Публичным лицом кремлевских политтехнологий был Глеб Павловский, и в первый путинский срок он вместе с кремлевской командой осуществил переход политики и СМИ от либеральных партий и авторитетов ельцинской эпохи к более консервативным и националистическим фигурам. Для этого были мобилизованы и Дугин с евразийцами.
Дугину предоставили небольшую роль на Первом канале, одном из главных источников государственной пропаганды. Он выступал в передаче вместе с заместителем генерального директора канала Маратом Гельманом. Гельман, партнер Павловского по Фонду эффективной политики и модный арт-галерист, владел неистощимым запасом дизайнерских аэродинамической формы очков вдобавок к щекастому лицу херувима и небрежной бородке. Реноме коллекционера и критика искусства придавали вес его загадочным суждениям о российском постмодернистском политическом театре.
Гельман рассказал мне, что познакомился с Дугиным в 1990-х, когда тот еженедельно устраивал вечера в его галерее – Дугин также был в ту пору арт-дилером. Они оба играли важную роль в среде богемной московской интеллигенции: Дугин тогда возглавлял самую модную фашистскую группировку столицы, либеральный хипстер Гельман выставлял откровенно подрывное искусство, вплоть до иконы, разрубленной топором. Тот факт, что они принадлежали к противоположным краям политического спектра, им нисколько не мешал. «Мы из одной тусовки», – сказал Гельман о Дугине.
В должности заместителя гендиректора Первого канала Гельман отвечал за тот ракурс, в котором канал подавал новости, чтобы они соответствовали задачам Кремля. «Официальная цензура – это прямые запреты… Все остальное – редакционная политика», – жизнерадостно объявил он интервьюеру в 2005 году[417]. Интервью удивительным образом сочетало в себе покаяние и гордость мастера, который, оглядываясь на свой труд, не может удержаться от невольного восхищения. В 2004 году Гельман ушел с телевидения и отказался от политического консультирования. Позднее он уже с некоторыми сомнениями присматривался к той системе, в создании которой принял активное участие. «В 1996-м мы победили коммунистов, но при этом дали им в руки инструмент, который позволит режиму оставаться во власти до скончания века», – сказал он мне.
На Первом канале Гельман координировал работу совета 25 экспертов, который собирался раз в неделю и консультировал гендиректора канала Константина Эрнста. Гельман ввел в совет Дугина: нараставший в комитете перевес консерваторов был приметой времени. Кроме Дугина, появился и Сергей Кургинян, автор постперестроечного памфлета, о котором мы говорили в связи с 1991 годом, – теперь он прокладывал себе путь в мейнстрим, и вскоре ему предстояло сделаться звездой политических теледебатов, а также Максим Шевченко, яростный обличитель западного лицемерия, из него получится блистательный ведущий ток-шоу. В гон году Кургинян сказал мне, что поворот в сторону консервативного национализма был хладнокровно обдуманным шагом Кремля: «Они позвали нас не потому, что им понравились наши идеи, но из-за опросов общественного мнения, из-за социологических исследований»[418].
С появлением консерваторов завершилась эра российского телевидения, в которой господствовали либеральные, вопрошающие голоса ельцинской эпохи. Неторопливо выдавливались из эфира известные ведущие – Евгений Киселев, Леонид Парфенов, Алексей Пивоваров – и заменялись прокремлевскими голосами, такими как Шевченко, Дугин и Кургинян. Первым и самым заметным патриотом на Первом канале стал, вероятно, Михаил Леонтьев, ведущий ток-шоу «Однако» и чрезвычайно влиятельный консерватор, член евразийского движения Дугина. Он стал одним из самых убедительных голосов российского государственного телевидения, тем более что у него имелись могущественные покровители в Кремле. Михаил Леонтьев задал идеологический тон новостных передач. Хриплый, стремительный, брутальный, он стал одним из главных телеведущих. Его программа выходила каждый вечер после новостной передачи «Вести» и почти неизменно либо разоблачала лицемерие Запада, либо намекала на зарубежные силы, саботирующие созидательный труд России.
Леонтьев казался странным феноменом в лабиринте постмодернистской, ироничной системы российской пропаганды, где работали преимущественно такие люди, как Гельман, – ничего не воспринимающие всерьез. А Леонтьев – искренне верующий. Бывший либерал, он разочаровался в коллегах по СМИ, критиковавших чеченскую войну: они «стреляют нашим парням в спину». Примерно тогда же, когда на него снизошло это откровение, Леонтьев познакомился с Дугиным. Сам момент он обозначает довольно расплывчато: «Познакомились, когда явился Путин» – вот и все, что Леонтьев пожелал сказать. Но вскоре, уже в 2001 году, он вступил в партию «Евразия». «Я не вижу в долгосрочной перспективе никакой альтернативы евразийству», – сказал он мне в 2012 году.
