Черный ветер, белый снег. Новый рассвет национальной идеи - [103]

Я со злостью думаю обо всей своей родной, отвратительной русской литературе, во многом ответственной за мою жизнь. Бляди мутно-зеленые, изнывающий от скуки Чехов, вечные его студенты, люди, не знающие, как дать себе лад, прозябатели этой жизни таятся в страницах, как подсолнечная шелуха[352].

Комплекс неполноценности, настигший Лимонова в Соединенных Штатах, зачастую становится источником радикализма, загоняет его в агорафобию посреди современной Америки. Так он и сделался националистом без нации, сорвавшимся с катушек задирой, высматривающим повод для драки. Нация в его глазах не обладала ценностью, но могла послужить целью. Как он пишет в «Эдичке»:

Кого я встречу, что впереди – неизвестно. Может, я набреду на вооруженную группу экстремистов, таких же отщепенцев, как и я, и погибну при захвате самолета или экспроприации банка. Может, не набреду и уеду куда-нибудь, к палестинцам, если они уцелеют, или к полковнику Каддафи в Ливию, или еще куда – сложить Эдичкину голову за каких-то людей, за какой-то народ.

Идеальный выход для интеллектуальной энергии Лимонова нашелся в Сербии, где он стал очевидцем (а по некоторым свидетельствам, и участником) осады Сараево в 1992 году[353].

Югославская война привлекла множество русских националистов: для них Сербия была братской славянской и православной страной, подвергшейся нападению, и в развале Югославии они видели повтор того унижения, через которое Россия прошла после распада СССР. Российское государственное телевидение изображало сербов сочувственно, даже когда те осуществляли самый страшный в Европе за последние jo лет геноцид. Русские добровольцы организовали два батальона, одним руководили казаки, другим – бывший русский генерал.

Просербские симпатии Лимонова соответствовали образу «плохого мальчишки», который он усердно культивировал в литературных салонах Парижа. Для западной литературы он сделался персоной нон грата с тех пор, как во время осады Сараево позировал с автоматом в руках рядом с лидером боснийских сербов Радованом Караджичем. Он утверждает, что стрелял всего лишь по мишени, но этот инцидент, запечатленный Павлом Павликовским в документальном фильме «Сербский эпос» и показанный на суде над Караджичем в Гааге, стоил Лимонову разрыва с издательствами и в Европе, и в США.

В Белграде он познакомился с Воиславом Шешелем, главой Сербской радикальной партии, который убедил Лимонова, что у крайнего национализма есть будущее. Вернувшись в Россию, Лимонов стал посещать националистические собрания. И теперь, на этом ужине, Лимонов сидел рядом с Зюгановым и рассуждал о будущем русского патриотизма. Было произнесено множество тостов, сначала за Россию, потом за будущее и за великие дела, как вдруг Дугин, явно очень пьяный, направился к их концу стола.

– Э-эх, Лимонов, и вы с этим говном. Зачем? – сказал он, слегка покачиваясь, язык плохо повиновался ему.

– Это наш Саша Дугин, очень талантливый молодой человек, – объяснил Зюганов, по-отечески поглядывая на юношу.

– И вы говно, Геннадий Андреевич, что вы думаете, – перебил Дугин и снова обратился к Лимонову: – Что у вас с ними общего, с этими посредственностями?

Отношения Дугина с Зюгановым были, мягко говоря, сложными. Сначала они тесно сотрудничали, создавая идеологию оппозиционной Коммунистической партии, но незадолго до этой встречи поссорились, и на том их сотрудничество закончилось. Дугин вспыхивал мгновенно, если ему казалось, что у него воруют идеи (забавный недостаток для человека, нередко пишущего за других). Именно по этой причине он порвал отношения с Зюгановым: «Он пролез в Думу и зазнался. Мы разошлись».

Лимонов отважно пытался как-то разрядить ситуацию, но пьяный Дугин твердил не переставая: «Что у вас общего с этими посредственностями? Зачем вы общаетесь с этим дерьмом?» – пока обозлившийся Лимонов не выпалил: «А вы зачем?» – и тогда Дугин еще больше разозлился. Подоспевший Проханов, организатор этого вечера, едва сумел погасить скандал.

Прежде Лимонов не был знаком с Дугиным, но это столкновение послужило началом дружбы. Вместе они займутся весьма экзотическим проектом – создадут партию национал-большевиков. Лимонову приглянулось мощное физическое сложение Дугина в сочетании с некоторым изяществом: он был крупный, «с обильными ляжками», но передвигался мелкими шажками, выделывая балетные па, «неуместные для массивной фигуры этого молодого человека».

Они ушли с того вечера очень пьяные. На Тверском бульваре Дугин спьяну ударил ногой по задней фаре машины, повернувшей слишком близко к ним. Автомобиль с пронзительным скрежетом затормозил, выскочил водитель и наставил на Дугина пистолет. В одно мгновение ситуация сделалась смертельно опасной, но Дугина, казалось, это лишь забавляло. Водитель явно умел обращаться с оружием.

Лимонов, не зная, что делать, взирал на Дугина, а тот вдруг воскликнул:

– А я – Эдуард Лимонов! – И пьяно улыбнулся.

Водитель слегка опешил, но имени Лимонова он явно никогда не слыхал. Тут сам Лимонов выступил вперед:

– Вообще-то, Лимонов – это я. Мой друг не хотел… извините нас.

Водитель наконец опустил пистолет, плюнул и, выругавшись, сел в машину и уехал.