Черный тюльпан. Капитан Памфил. История моих животных - [29]

Молодая девушка подошла к Корнелиусу, прижав руки к своей груди.

— О сударь, сударь… — начала она и не докончила своей фразы.

— Милое дитя, — сказал взволнованный Корнелиус, — чего вы хотите от меня? Теперь я ни в чем не волен, предупреждаю вас.

— Сударь, я прошу у вас об одной милости, — сказала Роза, простирая руки то ли к небу, то ли к Корнелиусу.

— Не плачьте так, Роза, — сказал заключенный, — ваши слезы волнуют меня больше, чем предстоящая смерть. И вы знаете, что, чем невиновнее заключенный, тем спокойнее он должен принять смерть. Он должен идти на нее даже с радостью, потому что умрет как мученик. Ну, перестаньте плакать, милая Роза, и скажите мне, чего вы желаете.

Девушка упала на колени.

— Простите моего отца, — сказала она.

— Вашего отца? — спросил удивленный Корнелиус.

— Да, он был так жесток с вами. Но такова уж его натура. Он груб со всеми — не только с вами.

— Он наказан, Роза, он больше чем наказан, получив перелом руки, и я его прощаю.

— Спасибо, — сказала Роза. — А теперь скажите — не могла ли бы я лично сделать что-нибудь для вас?

— Вы можете осушить ваши прекрасные глаза, дорогое дитя, — сказал с нежной улыбкой Корнелиус.

— Но для вас… для вас…

— Милая Роза, тот, кому осталось жить только один час, был бы слишком большим сибаритом, если бы вдруг стал чего-либо желать.

— Ну, а священник, которого вам предложили?

— Я всю мою жизнь поклонялся Богу, Роза, всегда поклонялся ему в его деяниях, благословлял его волю. Богу не в чем меня упрекнуть, и потому я не стану просить у вас священника. Последняя мысль, что меня занимает, Роза, тоже имеет отношение к прославлению Бога. Помогите мне, дорогая моя, осуществить эту мечту.

— О господин Корнелиус, говорите, говорите! — воскликнула девушка, заливаясь слезами.

— Дайте мне вашу прелестную руку и обещайте, что вы не будете надо мной смеяться, дитя мое…

— Смеяться? — с отчаянием воскликнула девушка. — Смеяться в такой миг! Да вы, видно, даже не посмотрели на меня, господин Корнелиус.

— Нет, я смотрел на вас, Роза, смотрел и телесным и духовным взором. Я еще никогда не встречал женщины красивее вас и с более чистой душой, чем ваша, и если с этой минуты я не смотрю на вас, простите меня, это только потому, что, готовый уйти из жизни, не хочу в ней оставить ничего, с чем мне было бы жалко расстаться.

Роза вздрогнула. Когда заключенный произносил последние слова, на Бейтенгофской дозорной башне пробило одиннадцать часов.

Корнелиус понял.

— Да, да, — сказал он, — надо торопиться, вы правы, Роза.

Затем он вынул из-за пазухи, куда снова спрятал их, больше не опасаясь обыска, три завернутые в бумажку луковички.

— Мой милый друг, я очень любил цветы. Это было в то время, когда я не знал, как можно любить что-либо другое. О, не краснейте, не отворачивайтесь, Роза, если бы я даже признавался вам в любви, все равно, милое мое дитя, это не имело бы никаких последствий. Там, на площади Бейтенгофа, лежит стальное орудие, и через шестьдесят минут оно покарает меня за эту дерзость. Итак, я любил цветы, Роза, и открыл, как мне, по крайней мере, кажется, тайну большого черного тюльпана: вырастить его до сих пор считалось невозможным, и за него, как вы знаете, а быть может, не знаете, обществом садоводов Харлема объявлена премия в сто тысяч флоринов. Эти сто тысяч флоринов, — видит Бог, что не о них я жалею, — находятся в этой бумаге. Они выиграны тремя луковичками, завернутыми в нее, и вы можете взять их себе, Роза. Я дарю вам их.

— Господин Корнелиус!

— О, вы можете их взять, Роза. Вы этим никому не нанесете ущерба, дорогое дитя. Я одинок во всем свете. Мой отец и мать умерли; у меня никогда не было ни сестры, ни брата; я никогда ни в кого не был влюблен, а если меня кто-нибудь любил, то я об этом не знал. Впрочем, вы сами видите, Роза, как я одинок: в этот час только вы находитесь в моей камере, утешая и поддерживая меня.

— Но, сударь, сто тысяч флоринов…

— Ах, будем серьезны, дорогое дитя, — сказал Корнелиус. — Сто тысяч флоринов составят прекрасное приданое к вашей красоте. Вы получите эти сто тысяч флоринов, так как я уверен в своих луковичках. Они будут ваши, дорогая Роза, и взамен я прошу только, чтобы вы мне обещали выйти замуж за честного молодого человека, которого будете любить и который будет любить вас так же сильно, как я любил цветы. Не прерывайте меня, Роза, мне осталось только несколько минут…

Бедная девушка задыхалась от рыданий.

Корнелиус взял ее за руку.

— Слушайте меня, — продолжал он. — Вот как вы должны действовать. Вы возьмете в моем саду в Дордрехте землю. Попросите у моего садовника Бютрейсхейма земли из моей гряды номер шесть. Насыпьте эту землю в глубокий ящик и посадите туда луковички. Они расцветут в будущем мае, то есть через семь месяцев, и, как только вы увидите цветок на стебле, старайтесь ночью охранять его от ветра, а днем — от солнца. Тюльпан будет черного цвета, я уверен. Тогда вы известите об этом председателя общества садоводов Харлема. Комиссия определит цвет тюльпана, и вам отсчитают сто тысяч флоринов.

Роза тяжело вздохнула.

— Теперь, — продолжал Корнелиус, смахнув с ресницы слезу (она относилась больше к прекрасному черному тюльпану, который ему не суждено будет увидеть, чем к жизни, с которой он готовился расстаться), — у меня больше нет никаких желаний, разве только, чтобы тюльпан этот назывался Rosa Barloensis