Черный Тёть - [11]

– Да, хорош! – невольно восхитился Василий замысловатым кренделям, выписанным заплетающимися ногами Цырикова. – Ты где плуг оставил?

Фигура добралась, наконец, до капота, и, согнувшись, устало оперлась на него руками.

– У-у к-к-котлвна.

Свежая волна перегара перебила вонь солярки из выхлопной трубы.

– А зачем вообще отцеплял?

Фигура помотала головой.

– Т-м м-я мгл првл…

– Можешь перевести? – спросил Василий Филина, но тот лишь беспомощно пожал плечами.

Цырикову удалось выпрямиться. Он сделал пару глубоких вздохов и более-менее членораздельно произнес:

­– Яммма ттам, мог ттррктор уттяннуть.

– Какая яма? Котлован, что ли? – не понял Василий.

– Нннет. Ямма. Рядм…

С этими словами, он тихо сполз на землю, улёгся на бок и захрапел.

– Вот черт! – Филин в сердцах пнул гордость совхозных алкашей, но добился в ответ лишь невнятного мычания. – Ещё и с этим возиться, а то замёрзнет!

– Поеду, – сказал Василий. – Пригоню плуг. Потом поглядим, что там с трактором, если не наладишь. Фарами посветим.

Филин нагнулся и подхватил под мышки нетранспортабельное тело.

­– Давай. Не задерживайся.

Василий переключил скорость, обогнул по полю засевший в колее трактор, и выехал на щебёнку.

Ровная дорога невысоким уклоном тянулась вверх, высвеченная светом фар метров на сто, затем терялась в темноте с неясными огоньками звёзд наверху. Довольно редкий лес по обочинам сейчас казался стенами чёрного мрака, тянувшегося изредка проглядывающими отдельными кустами к мерно тарахтящему тракторку. Позади нагоняла волна черноты, вбиравшая в себя уже пройденные метры пути. Темноту внутри просторной кабины с большими стеклами еле-еле нарушал подсвеченный приборный щиток. И сидевшему внутри Василию стало казаться, что он парит в вышине, неспешно плывет куда-то из неизвестности в неизвестность. Где-то справа должно было находиться озеро, куда местные ходили купаться, но его и днём-то отсюда было не разглядеть, а уж ночью тем более.

Впереди среди россыпи звезд одна вдруг налилась яркостью, опустилась вниз и начала увеличиваться. Василий не сразу сообразил, что это фонарь, скорее всего, керосиновый, поскольку ЛЭП сюда еще не протянули, хотя и обещали в скором времени, а ставить временно дизельный генератор дирекции показалось слишком накладно. Взбодрённый Василий посигналил, извещая сторожа о прибытии, затем открыл дверцу и попытался осмотреться.

В тусклом лунном свете довольно хорошо различались очертания сторожки. Василий посигналил ещё пару раз, ругнулся, не дождавшись никакого отклика, и выпрыгнул из кабины. Постоял немного и решительно направился к домику. Подойдя, дёрнул дверную ручку и убедился, что дверь наглухо закрыта изнутри. Василий постучал, прислушался. Показалось или нет, будто внутри что-то шевелится. Он громко выматерился и заколотил по струганным доскам двери с небольшой, с кулак, дырой в верхнем правом углу, откуда несло гарью, потом повернулся и принялся стучать сапогами. Шум поднялся такой, что не то, что покойника, братскую могилу можно было поднять. Но из-за двери по-прежнему не доносилось ни звука.

– Помер он что ли! – Василий перестал стучать и приложил ухо к двери. Сторож явно был жив: тракторист расслышал звяканье и бульканье, и сплюнул.

– Ну, погоди, – громко пообещал он, – всё равно когда-нибудь вылезешь. Ужо я тобой поговорю!

За дверью завозились, потом дрожащий голос, запинаясь, произнёс:

– Кто там?

– Похметолог! – рявкнул Василий, и добавил уже спокойнее: – Я это, Исаев.

– Вася, ты, что ли?

– Нет, главбух с премией. Открывай!

Дверь чуть дрогнула и с противным скрипом отворилась. Из проёма опасливо выглядывал тщедушный трясущийся человечек в засаленных брезентовых штанах и драной майке. Из-за пояса штанов торчала пластмассовая рукоятка явно кухонного ножа, в левой руке он держал бутылку с воткнутой в горлышко длинной бумажкой; из бутылки, забивая перегар, тянуло бензином.

– Чего заперся, бультерьер? – поинтересовался Василий, брезгливо глядя на совхозную охрану в лице известного пропойцы Юры Довбыша, человека, в принципе, неплохого, бывшего художника, по его словам.

Обретался он в совхозе года три, причём поначалу дирекция, наслушавшись его рассказов о великих, но пока непризнанных творениях, предложила оформить фойе Дома культуры, но когда через два дня к совхозному начальству прибежал заведующий и уговорил заглянуть на вверенную ему территории, договор был быстро расторгнут. Получивший аванс обиженный Довбыш затарился в магазине многочисленными горячительными напитками и устроил под окнами дирекции настоящий фуршет, наливая тем, кто не отказывался, то есть практически всему мужскому контингенту совхоза. Он сидел на спинке стоявшей у дома скамейки и, размахивая бумажным стаканчиком, громко обличал ретрограда-заведующего, не понимающего современного авангарда. Внимавшие мужики горячо поддерживали непризнанного гения, причём всё громче и громче с каждой бутылкой. Подходившие за мужьями женщины невольно прислушивались к речам культурного человека и, сочувственно вздыхая, отправлялись по домам за закуской. Людей искусства на Руси всегда любили.

Видя такую всенародную поддержку, начальство прониклось и позволило – нет, не оформить, – просто докрасить фойе, выдав краску голубого цвета. Выкрасил Юрий быстро и умело, как профессиональный маляр. Затем ему предложили покрасить новый коровник, он и с этим справился играючи. Возможно, так бы и жил – в совхозе многие здания требовали покраски, если бы не устраивал банкетов, сперва по случаю сдачи, как он их называл, объектов, потом получения заказов, потом во время работы. И постепенно ему перестали поручать что-либо более-менее важное, а поскольку ничего другого, кроме как рисовать, он не умел, то и приставили его сторожить сначала здание дирекции, потом механическую мастерскую, и, в конце концов, начавшуюся стройку.