Чёрный став - [14]

Бурба зачерпнул из макитры кружкой вина и поставил ее перед Скрипицей. Он смотрел так грозно из-под насупленных бровей, что Скрипица забыл перекреститься, взял кружку и разом осушил ее.

Крепкое вино точно огнем по жилам прошло у него по всему телу. По вкусу и жгучести оно было таким же, какое он пил с Бурбой на развалинах дворца. Он поставил кружку на стол и сказал, утирая усы и бороду рукавом свитки:

— От вино, так вино! Сами пессиголовцы не пьют такого вина!..

Бурба засмеялся своим бараньим смехом и, придвинув к нему макитру, сказал:

— Пессиголовцы — дурни, где им пить такое вино! Пей еще! Для доброго человека не жалко!..

Скрипицу тронули эти слова, он совсем расчувствовался; его красные, подслеповатые глаза даже заблестели слезой.

— Я для пана Бурбы хоть черту душу отдам! Вот как!..

Он сейчас же спохватился, что сказал лишнее, но уже было поздно. Бурба поймал его на этом слове:

— Добре! Не цурайся ж того, что сказал!..

Он зачерпнул своей кружкой вина и тоже выпил. Потом взял у Скрипицы скрипку и смычок и заиграл…

Скрипица по первым же звукам узнал ту печальную песню, которую Бурба играл ему на стене дворца. И опять от этой музыки у него на душе стало горько и тяжко и сердце точно клещами сдавило. Он слушал и тяжело вздыхал, вспоминая всю свою жизнь, в которой так и не было до сих пор ни одной настоящей радости. Эх, жизнь собачья! Он стукнул кулаком по пню, выпил вторую кружку вина и залился горючими слезами…

А Бурба все играл и играл, и так приятно было слушать эту музыку и плакать от жалости к самому себе, ко всем людям и даже к самому Бурбе. И не удержался Скрипица, чтобы не сказать сквозь слезы:

— Эх, пан Бурба! Добрый ты музыкант, лучше даже, чем жид Янкель, что на жидовских свадьбах играет! Жалко только, что продал ты чорту душу свою!..

Лицо Бурбы стало таким страшным, что Скрипица весь съежился, точно перед ним стоял сам черт. Глаза у него выкатились на лоб и крутились, как мельничные колеса, зубы оскалились, как у бешеного пса, волосы, борода и усы поднялись и ощетинились, даже уши оттопырились и налились кровью. Он перестал играть, перегнулся через пень и, придвинувшись своим страшным лицом к Скрипице, хрипло сказал:

— А кто тебе сказал, что я продал черту душу?..

Скрипица испуганно забормотал:

— То ж я так… шутковал… Люди брешут — и я с ними.

— Пускай брешут, а ты молчи! — с казал Бурба, сердито отшвырнув ногой белый череп. — Иди зараз до Черного става, та приведи сюда псаломщикову дочку! Чуешь?.. Та смотри! Меня не обдуришь!..

У Скрипицы и руки опустились. Он взмолился, дрожа от страха:

— Помилуй, пан Бурба! Как же это можно! Марынка ж не захочет!..

— Ступай! Геть! — закричал на него Бурба. — Не приведешь Марынку — так я тебя в самое пекло, к чертям схо-ваю!..

Скрипица взял свою скрипку и смычок и послушно поднялся с места…

X Чудеса продолжаются

Скрипица не заметил, как и выбрался из подземелья.

Пришел он в себя только на широкой конотопской дороге.

Уже стояла ночь, и круглая, белая луна с высокого неба озаряла весь Батурин, тихо спавший в своих густых садах. За Сеймом громко, словно стараясь перекричать друг друга, нестройным хором квакали лягушки; из кочубеевского сада доносились переливчатые трели соловьев.

В светлом лунном воздухе далеко были видны стройные развалины дворца, высившиеся на горе над рекой. Скрипица боязливо покосился на них и прибавил шагу, подымая на дороги пыль своими тяжелыми чоботами.

Из Городища вслед за ним неслись какие-то странные звуки — не то филии там хохотал, не то собака тихонько подвывала, или кто-то плакал с протяжными, прерывистыми вздохами и стонами. Он боялся оглянуться назад, на это пустынное, голое, дикое Городище с его страшной дорогой в «пекло»-подземелье и новым владельцем, которому, несомненно, служил сам черт. Прижав под свиткой ко груди скрипку, он шел и шел, покачиваясь от кружившего ему голову бесовского вина.

— Не пойдет Марынка, не пойдет, суча дочка! — бормотал он с тяжелыми вздохами. — Ах ты, Боже ж мой милосердый!..

Он уже спускался с холма на Семибалку, когда вдруг столкнулся с колбасником Жуком, прозванным за его багровый от пьянства нос Синеносом. Колбасник тоже был сильно пьян, его качало во все стороны; он сердито зарычал на Скрипицу:

— Лезет, пьяница, прямо на людей! Разве ж тебе мало дороги!..

Скрипица обрадовался встрече с знакомым человеком.

— Кум Синенос?

— Эге! — мрачно сказал Жук. — Может, и я. Так что?

— То я и вижу, что у Стокоза, видно, добрая горилка: тебя так на людей и кидает!..

— Разве ж то горилка, что Стокоз продает? — возразил с огорчением колбасник. — Сколько ее ни пей — пьяным не будешь!.. А вот от тебя как из винной бочки несет винищем.

Фу-у-у!..

Он оттолкнул от себя Скрипицу, тот качнулся в сторону и упал на дорогу. Но и сам Синенос от толчка потерял равновесие и повалился в другую сторону.

Скрипица приподнялся, вынул из-за свитки скрипку, осмотрел, потрогал ее. Цела! А Синенос и не пытался вставать. Его совсем разморило и клонило ко сну. Он подложил руку под голову и, вообразив, что он уже дома, стал рассказывать заплетающимся языком:

— У Стокоза, жинка, горилки не пей. Слышь, Домаха? Бо то не горилка, а черт знает что… А ты — ведьма, Домаха! У тебя под юбкой и хвост спрятан! Знаю!… Вон и суховеева дочка — так та тоже ведьма. Ей-Богу! Стоит ночью у хаты, та й колдует. Верно, что не брешу. Одно чертово племя, матери вашей лысого батьки!..