Черный пролетарий - [21]

На секунду в спальном расположении повисла тишина, потом ратники загомонили все разом:

— Да ну тебя. Финал какой печальный. Давай придумай повеселей что-нибудь.

— Нивапрос! — легко согласился раб, обвёл глазами дружинников, заглянул Михану, казалось, в самую душу и докончил: — Не прижился добрый молодец среди рыбарей-поморов и отправился в северную столицу, а в Архангельске его заманили калачом, и стал он палачом.

— От это занятие по нему! Такой только в палачи годится. Доброму молодцу доброе дело! — одобрительно высказались дружинники.

Шкурным чутьём бесконтактного осязания, функционирующего благодаря особым рецепторам на коже, Михан ощутил, как затылок ему сверлит бесплотный буравчик. Михан обернулся. За спинами ратников примостился Жёлудь и зырил на него насмешливым, всепонимающим взглядом. Молодец не вытерпел, протиснулся вовне.

— Чего смотришь, спросить что-нибудь хочешь? — наехал он.

С каждым днём Жёлудь нравился ему всё меньше. Молодой лучник ходил на боевые чаще и Михан завидовал такому превосходству. С отречением от тихвинских корней и зачислением в дружину пала на него мрачная тень безблагодатности. Кто в этом виноват и что теперь делать, Михан не знал, а потому винил всех и каждого, кроме себя, да ждал повода отличиться, чтобы всё наладилось.

— А ты, любопытный, — молодой лучник взирал на товарища по детским играм, будто вынес оценочное суждение не в его пользу.

«Словно из лука целится», — Михану расхотелось спорить, он потупился и отошёл.

«Обосрался», — подумал Жёлудь.

Словно приветствуя наступающий час заката, в общей камере Владимирского централа закричал раненый под хвост петух.

* * *

На административном этаже городской управы, из которого выселили баб с детишками и челядь городничего, сделалось тихо. Щавель сидел в отдельном кабинете и писал доклад светлейшему князю. Командир выдержал ровно сутки после разгрома гнезда поганых манагеров, чтобы впечатления улеглись, но не заржавели, и к ним добавились дельные соображения, продукт протрезвевшего от крови ума, и плоды последующих наблюдений.

«Предательского же Семестрова именем твоим и властью твоею, светлейший князь, я с занимаемой должности сместил, ибо всё равно он был негоден, поскольку в моём присутствии повредился рассудком окончательно, а в малости, должно быть, омрачался главой ещё в те времена, когда задумал вступить в преступные сношения с Великим Муромом. Временно исполняющим обязанности городничего я назначил Волю Петровича Князева, раба твоего, коий безупречною службой своею доказал справедливость некогда сделанного тобой выбора. Низложенного же Семестрова Д.И. поместили под стражу в одиночную камеру тюремной больницы под неусыпный надзор и положенное в таких случаях медицинское обслуживание, как то оборачивание в мокрую простыню, привязывание к койке, дубинал».

В дверь торопливо и негромко постучали. «Пособники его… Ведь в городе знали о его изменничестве, но князю не донесли… пособники. Пособников выявить, не мог Семестров действовать один,» — Щавель попытался сформулировать фразу, но в дверь постучали снова. Щавель тряхнул головой и прислонил перо к краю чернильницы. Не без малодушного удовлетворения встретил повод прерваться, сжал и разжал кулак. От долгой писанины пальцы затекли и побаливали.

— Не заперто, — громко сказал он.

С той стороны помедлили. Затем дверь приоткрылась.

— Можно?

«Можно Машку за ляжку, можно козу на возу,» — машинально промелькнуло в голове, но атмосфера присутственного места и продолжительные канцелярские упражнения взяли верх над привычкой и он ограничился кратким:

— Изволь.

В кабинет бочком-бочком протиснулись гражданские лица. «Как допустили без доклада? — возмутился в Щавеле тихвинский наместник, но старый опытный воин возразил: — Тут муниципалитет, сюда вход свободный». Держась за рукоять ножа, Щавель разглядывал посетителей.

Их было трое, и каждый представлял особый тип интеллигента, при виде которого даже у атамана казачьего войска Сибирской Вольготы возникло бы неистребимое желание взять и рубануть.

— Многоуважаемый боярин Щавель? — посетители остановились на полпути, умело выдерживая дистанцию. Посредине и чуть впереди высился грузный муж с одутловатым ликом, мешками под глазами, коротко стриженой бородой и зализанным причесоном. Когда он говорил, от него несло вчерашней сивухой, а от всех разом нестиранным нижним бельём.

— Кто вы, с чем пожаловали? — осведомился Щавель, пытаясь ухватить за хвостик ускользающую мысль, но не поймал.

Свободный стул в кабинете имелся только один, да и уравнивать с собой интеллигенцию боярин не хотел, поэтому просители остались стоять. Им было не привыкать, впрочем, всю жизнь ходить с протянутой рукой, согбенной спиной и заискивающим заглядыванием в лицо начальству. Нравы во владимирских вузах наработке того способствовали.

— Мы представляем люстрационный комитет Владимира и выступаем от лица неравнодушных жителей нашего города, — вдохновенно понёс муж. — В наших силах, пока ещё в наших, — с некоторой скорбью оговорился он, — не допустить, чтобы во Владимире стали править бал компрадорские наймиты Железной Орды и примкнувшие к ним проститутки из числа русского, — муж горько вздохнул, — пока ещё русского народа.