Черный пролетарий - [19]

Филипп манерно отставил руку, расправил плечи, продекламировал с пафосом:

— Литвин говорит Щавелю: «К чему палить роскошный дом Недрищев? Он князю послужить вельми готов». Щавель: «Заразу ростовщичества на Русь не допущу ни за какие деньги. Лузга, неси огонь!» Лузга: «Окстись, боярин, не пали шалман, в нём лантухов блатных до самой крыши, клифты, котлы, полотна, мебеля». Щавель: «Я не хочу тех материальных благ, каких любой мужлан добиться может. Гонясь за ними, славы не стяжаешь».

— Это Кристофер Марло, «Парижская резня», — заметил Михан.

— Чего-о? — Филипп не сразу сообразил, что говорит парень, а, когда въехал, вытаращил глаза. — Тебе-то откуда знать?

— В школе проходили. На уроках литературы в старших классах.

У Филиппа глаза на лоб полезли.

— Ты чего, в эльфийской школе учился?

— В обычной. У нас Тихвине во всех школах эльфы учителями работают, мужиков почти нет. Только человеческие предметы, труд, физкультуру, да начальную военную подготовку люди преподают.

— Охренеть, — Филипп выдернул из-за уха карандаш и вымарал последние строчки. — Если парень из ингерманландской чащобы узнаёт реминисценции к «Резне», Марло в моей пьесе делать нечего!

Повычёркивав весь плагиат, бард посмотрел на лакуны и призадумался. Без выгнанного классика текст опустел.

Чтобы не смущать творца, Михан быстро отчалил. Работает человек! Весь как есть в творчестве, и сбивать такого с мысли — великий грех. Так объясняла в школе учительница литературы — укрывающаяся тёплым клетчатым пледом духовно богатая дева Козинаэль, чей матэ давно остыл.

Михан двинулся вдоль денников и обнаружил один открытым. Там чистил белого в яблоках скакуна старательный мужик, явно из цириков. Он был одет в зелёные форменные портки-бутылочки, заправленные в высокие и как будто парадные сапоги с голенищами без единой морщинки, начищенные до зеркального блеска. Атлетический торс мужика бугрился прокачанными по системе шведской гимнастики шарами мускулов, обтянутых исподней рубахой. Из-под ворота рубахи проглядывала висевший на толстой серебряной цепи серебряный же пентаграмматон IDDQD. Изрядную раннюю плешь мужик умело скрывал, выбривая череп начисто.

«Конюх тюремный?» — подумал Михан.

Конюх обернулся. У него был крупный нос картошкой и пытливый взгляд.

— Чего смотришь, спросить что-то хочешь? — осведомился он.

— У тебя что ли? — не полез за словом в карман парень.

— Хотя бы у меня, — с вызовом ответил мужик, опуская щётку и разворачиваясь к Михану.

— Да я ничего, — сдал назад парень.

— Ты с дружины?

— Типа того. С дружины.

— Здорово сегодня ваши москвичей погромили, — одобрительно заметил мужик.

— Было дело, — Михан не стал обозначать свою позицию по вопросу личного участия в погроме.

— Был там?

— Был, — не стал вдаваться в подробности Михан.

— Убивал? — в глазах мужика вдруг заиграл какой-то незнакомый лесному парню, но чрезвычайно живой интерес.

— Убивал, — пожал плечами Михан, не врубаясь, к чему относится вопрос.

— Вехобитов видел?

— Возгоняли на днях, — как о чём-то само собой разумеющемся поведал парень. — «Медвежат» гоняли пару раз в этом походе. Я самолично их секрет вырезал, — похвалился он и вытащил из кармана бязевый платок с вышивкой лейбштандарта повелителя Озёрного Края. — Эвон, трофей!

Михан протянул платок мужику, а тот шагнул навстречу, изучил вышивку, мотнул головой.

— Серьёзно, — с заметным уважением сказал он. — Ты стажёром в дружине светлейшего князя Лучезавра?

— Действительным кандидатом! — весомо заявил парень и представился для пущей учтивости. — Михан.

— Элджей, — представился мужик. — Кат.

— Ты что, поляк?

— Шляхтич, — с достоинством поправил мужик.

— А говорят, тут все вологодские.

— Все вологодские, — подтвердил собеседник. — Но не я.

— И я не отсюда, — сказал Михан. — Не с этих краёв.

— Я тоже не здешний.

— Я в дружину пошёл, чтобы к людям пристать.

— Младший в семье? — с пониманием спросил Элджей.

— Старший. Никогда с отцом не ладил.

— Странные вы русские. Никакого порядка. Я бы остался, но я третьим сыном был. Владу, как старшему, хозяйство причиталось. Отец его постоянно при себе держал и управлять натаскивал. Ежи, второй брат, по закону, чтоб землю не делить, должен был стать священником. Его отправили учиться и сделали кастратом в хоре. Мне ничего не досталось, кроме коня, седла и сабли. Отец сказал, езжай на Русь, там земли много, бери и владей.

— Ты аж досюда доехал, — ухмыльнулся Михан. — Ближе земли не нашлось?

Элджей посмотрел на молодца слегка исподлобья, помолчал, подбирая слова, молвил вдумчиво:

— Земли нигде много не бывает. Всегда есть хозяин, который не любит понаехавших.

— Я в земле копаться не рождён, — сказал Михан. — Я сын мясника. Я для другого рождён.

— Я тоже, — сказал Элджей. — Но я узнал, что сабля прокормит недолго. Мало кто из наёмников доживает до седины.

— Воевал? — спросил Михан.

— За пана Качиньского в кампании двадцать седьмого года. Но пан пал под Смоленском, а я чудом не пропал. Не знаю, как не разметало мои кишки по кустам, но воевать охоту напрочь отбило. Ныкался-мыкался, пока до Мурома не дошёл, да там, как я, знаешь, много таких… Повезло сюда вернуться.