Черный порошок мастера Ху - [23]

В безмятежном расположении духа монах легким шагом продвигался вперед, наблюдая, как ложатся поверх размытой, почти прозрачной голубизны вечернего неба охристо-желтые мазки. Краснея в сумерках, тропинка змеилась меж рисовых полей. Чем дальше он уходил от города, тем меньше ему попадалось встречных, и когда рядом не осталось ни одной матери семейства и ни одной торговки, которых требовалось благословить. Приветливое Смирение позволил наконец тяжелому бирюзовому браслету, что все это время стискивал до боли его предплечье, занять свое место на запястье. Он поднял руку с ароматическими палочками и, залюбовавшись голубоватым отблеском камней, рассмеялся кокетливым смехом, еще больше обозначившим его двойной подбородок.

Кладбище было уже близко, а потому он усердно пересчитал все лепешки и бананы, которые вручила ему безутешная вдова с тем, чтобы он возложил их на могилу столь внезапно покинувшего ее мужа. Сейчас он воскурит несколько палочек, красиво разложив дары вокруг вазы с туберозами, а потом расскажет старушке о том, как сходил на кладбище, и она, глядишь, и утешится немного. Позвякивая подвесками, монах свернул на поросшую травой дорожку, ведущую к могилам. Спугнув какую-то ящерицу, он немилосердно пнул ногой жабу, с громким кваканьем скрывшуюся в зарослях.

Отыскав нужную могилу, Приветливое Смирение растерянно икнул: куда же он положит лепешки из клейкого риса, гранаты и свиные отбивные? Свежая могила дорогого, безвременно ушедшего мужа была пустынна, как столетняя развалина. Надгробный камень и алтарь для подношений бесследно исчезли, оставив по себе лишь прямоугольник земли, голой, как невозделанное поле.

* * *

Встопорщив от натуги усы, рыба-кот, выписывая нескончаемые круги, в ярости металась по миске. Неподалеку, в плену тростниковой корзины сталкивались тяжелыми помятыми панцирями крабы со связанными бечевкой клешнями, ровными рядами лежали выпотрошенные и освобожденные от своего последнего обеда креветки, растянувшись на деревянной доске рядом с ножом, которым их только что разделывали.

Динь невозмутимо поедал соевый паштет, в то время как мандарин Тан налегал на суп с морскими улитками, который подала ему хозяйка заведения. Одетый в куртку из грубоватой хлопчатобумажной ткани, с простой повязкой на голове, судья наслаждался этим моментом покоя. Часто бывало, что, одевшись таким образом, он словно прятался от своей официальной жизни, снова становясь простым подданным императора, никому не известным и свободным в своих действиях. Базар источал вечерние ароматы: к сладкому запаху гуайяв примешивалось благоухание спелых плодов манго, тянуло аппетитным дымком от жарившегося поблизости жирного мяса. Мандарин долго не мог остановить на чем-либо свай выбор, разрываясь между куропатками на вертеле, готовыми вот-вот лопнуть утиными яйцами и рисом со свиными шкварками, при полном безразличии со стороны ученого Диня, который охотно питался постной пищей. Покрутившись в нерешительности среди прилавков с разложенным на них сырым мясом, завернутым в банановые листья, голодный судья капитулировал наконец перед еще живыми морепродуктами. И вот теперь, с жадностью проглотив свой суп из улиток, он почувствовал умиротворение и склонность к беседе.

— Ну, — обратился он к Диню, который закусывал изогнутым перчиком, — что ты думаешь о наших делах?

— Если тебя интересует мое мнение, они представляются мне весьма запутанными. Отовсюду появляются какие-то люди, один чуднее другого. Возьмем, к примеру, вдову Дьем. При виде ее пустых глаз и восковой кожи у меня мурашки бегут по телу. Ты заметил, с каким удовольствием она плескалась в крови собственного мужа?

— Ты слишком поддаешься впечатлениям, Динь. Мне, наоборот, она представляется весьма загадочной личностью. Почему такая утонченная, сдержанная женщина вышла замуж за такого распутника?

— Да уж, аппетит по части плоти у графа, должно быть, был зверский, — перебил его ученый, которого эта деталь явно занимала особо. — Тут дело не только в его неистовой жажде удовольствий. Такие страсти следует подкреплять солидными козырями.

— Это понятно, — сдержанно отозвался мандарин, которому не хотелось распространяться на эту тему. — А теперь вернемся к улике, которую я нашел на ветке баньяна…

Он пошарил в кармане своего халата и вынул обрывок белой нити, который давеча привлек его внимание. Обмотав его вокруг пальца, он стал пристально его разглядывать.

— Это нить крученого шелка далеко не среднего качества. Интересно узнать, от одежды она или нет. Если да, значит, кто-то на эту ветку забирался.

— Только ведь мы видели, что дерево стоит слишком далеко, чтобы с него можно было запрыгнуть на балкон, — возразил ученый, приступая к рисовой котлетке. — Разве что этот человек просто следил за своей жертвой?

— Но зачем ему было в лунную ночь облачаться в белые одежды? Я бы на его месте надел что-нибудь менее заметное — темно-синее или черное.

Мандарин искоса взглянул на своего товарища, который, казалось, с наслаждением поедал безвкусный соевый паштет.

— Динь, если я не ошибаюсь, ткани — твоя слабость?

— Совершенно верно, — ничего не подозревая, ответил тот.