Черный Легион - [72]

Я повернулся к этим алым призракам давно сгинувшего прошлого и потянулся к ним психическим захватом, который с годами стал мне чрезвычайно привычен.

Я – Хайон, – сообщил я им.

Они все развернулись ко мне. Некоторым для этого пришлось поднять взгляд со своих мест в нишах консолей экипажа, другим – посмотреть вниз с верхних мостиков.

Все – прах, – передали они в ответ. Они не обладали ни личностью, ни жизнью, и в них не было ничего, кроме смертоносности и повиновения. Позже я забрал их себе и привязал к себе. Позже. Когда смог глядеть на них дольше нескольких мгновений.

Второе происшествие случилось, когда я находился в своем личном святилище и вел поединок с Нефертари, тренируясь, чтобы приноровиться к кибернетической руке, которую приделали техножрецы Кераксии. К тому моменту в своенравном безвременье Пространстве Ока уже прошло несколько дней, а может быть и недель.

Рука прижилась хорошо, она срослась с плотью и дала мне ту же силу, к которой я привык за всю свою жизнь. Ее выковала лично Кераксия – это обстоятельство делало мне большую честь – и вниз от локтя уходила рельефная конечность из полированного золота, под стать утраченной мною. Я ожидал, что посредством психического манипулирования смогу регенерировать тело в первозданном виде, однако все попытки завершились неудачей. Плоть и кости не желали формироваться заново.

Так что единственным вариантом для меня оставалось прибегнуть к мастерству Кераксии. Я снова смог пользоваться рукой и понемногу привыкал к странно притупленным ощущениям от сенсоров на поверхности металла.

Как раз во время одного из наших регулярных спаррингов Нефертари попросила разрешения взглянуть на конечность, и осталась довольна работой. Она редко прикасалась ко мне. Мы вызывали друг у друга отвращение на физическом уровне: она отталкивала меня продолговатостью и текучестью своих по-чужому иных черт, я же ее – своей человеческой примитивностью и медлительностью, а также порчей, которая, как она часто указывала, струилась в моих жилах.

Однако в тот день она сжала мое запястье с силой, которой я уже давно перестал удивляться, и мягко поскребла пальцами в перчатке по усиленному адамантием золоту.

– Она меняется, – заметила она, глядя на блестящий металл. Ее раскосые нечеловечески-эльфийские глаза моргали так быстро, что этого не могло отследить даже мое улучшенное зрение. Лишь в мгновения, когда она искренне удивлялась, я замечал трепет ее ресниц, который среди эльдар сочли бы ленивым зажмуриванием. – Ты меняешься, – добавила она.

Я отстранился от нее и посмотрел на свое предплечье и ладонь. Ради эксперимента сжал и разжал пальцы, слыша тихое пощелкивание и мурлыканье шестеренок механического чуда, бывшего частью моего тела. Странно было думать, что теперь эти щелкающие зубцы и сервоприводы – мои суставы.

Нефертари была права. Рука действительно менялась. Едва заметно, но несомненно – там, где плоть сходилась с металлом, их соединение превращалось в противоестественное сочетание и того и другого. Я более пристально вгляделся в пальцы, на которых перфекционизм Кераксии заставил ее вытравить мои отпечатки, скопированные из генетических записей. Те остались прежними. Впрочем, с другой стороны металлические костяшки приобретали светлый оттенок, в котором я признал преображенную и бесподобно прочную кость, которая появлялась на поверхности брони некоторых воинов, привязывая их к керамиту. В золоте образовывались костяные выросты.

Со временем моя рука стала такой, какой вы видите ее сейчас, пока я стою здесь прикованным к стене. Взгляните на блестящее золото, на котором выгравированы примитивные клинописные насечки, проклинающие меня за то, что я поверг моего отца Магнуса на колени. Взгляните на саму руку: на золоте до сих пор сохранились мои отпечатки пальцев, однако на тыльной стороне есть биомеханическое прищуренное око, сделанное из заполненной кровью склянки с золотой крышкой. Взгляните на выросты трансмодифицированной кости на моих костяшках, которые искривлены, будто страшные когти. Мне не раз доводилось убивать с их помощью.

Но тогда процесс еще только начинался, и я не мог предсказать, чем он закончится в итоге.

Именно когда я разглядывал свою руку, из тени у меня над головой возник Токугра, ворон Ашур-Кая, спорхнувший ко мне на плечо. С момента пленения Ашур-Кая я не видел его фамильяра и полагал, что тот просто сгинул вместе с ним, а его форма вновь влилась в варп.

Мальчик. Приветствие сложилось прямо у меня в мозгу. Ни один настоящий ворон никогда бы не смог издать ничего подобного.

Ты не развоплотился, Токугра. Ты цепляешься за существование, чтобы Нагвалю было, что съесть?

Моя рысь, на кошачий манер отдыхавшая лежа, широко зевнула. Ее хвост один раз хлестнул по воздуху и замер. При виде этого ворон встопорщил перья, а затем принялся чистить их клювом. Все эти действия были абсолютно ненужными, учитывая эфирное состояние демонов. То, как символично они подражали живому, порой забавляло меня, а порой раздражало, но неизменно интриговало. Никогда не знаешь наверняка, какие черты носимой формы будет копировать фамильяр. Мне случалось видеть, как фамильяры принимали облик книг на механических лапах, захлопывающихся при опасности, или же био-заводных рыцарей, устраивавших поединки с грызунами. У каждого колдуна или колдуньи свои вкусы.