Черный лебедь - [8]

Массимо вздохнул, затем потер свой нос.

— Возможно ты полагаешь, что конец религии сильно изменит жизнь людей. Ну… это не так. Они считают это правильным. Они не ощущают нехватки религии, как ты не ощущаешь нехватки веры в учение Маркса.

— И мы должны отправиться в ту Италию, и потом из неё в мою Италию. Идея в этом?

— Твоя Италия скучна! Девушки там скучны! Они относятся к сексу настолько свободно, будто они живут в Голландии. — Массимо с сожалением покачал головой. — А сейчас я расскажу тебе об Италии, которая отличается от твоей и очень интересна.

Я смотрел на срез сосиски. Яркий кусочек хряща в ней был очень похож на кость какого-то маленького животного.

— Хорошо, Массимо, я слушаю.

— Откуда бы я не отправлялся к другому миру, я всегда появляюсь на площади Витторио Венето, — начал он, — площадь очень велика и тут обычно немноголюдно, я не хочу повредить кому-либо своим приходом. Плюс, я знаю Турин, я знаю все промышленные компании здесь, поэтому мне есть чем здесь заняться. Но однажды я видел этот город без электричества.

Я вытер холодный пот со своих рук грубой матерчатой салфеткой.

— Скажи, Массимо, что ты об этом думаешь?

— Это непередаваемо. Там нет электричества. Нет проводов, линий электропередач. Там масса людей, хорошо одетых, яркие цветные лампы, и какие-то штуки, летающие по небу… это большие самолеты, большие, как океанские лайнеры. У них есть какая-то энергия, но это не электричество. Они прекратили использовать электричество. В 80-х.

— Турин без электричества, — повторил я, просто чтобы показать, что внимательно его слушаю.

— Да, это занимательно, не правда ли? Как Италия может отказаться от электричества и заменить его другим источником энергии? Я полагаю, они освоили холодный ядерный синтез! Холодный синтез был одним из поворотных точек в 80-х. Но я не могу исследовать тот Турин, я не могу зарядить мой ноутбук. Но ты можешь придумать, как это сделать! Ты считаешь себя всего лишь журналистом? Все что тебе нужно для решения — карандаш!

— Я не большой эксперт в физике, — сказал я.

— Бог мой. Я и забыл, что разговариваю с человеком из безнадежного мира Джорджа Буша, — сказал он. — Тогда слушай, тупица: физика достаточно проста. Физика проста и изящна, потому что она структурирована. Я понял это в три года.

— Я только писатель, я не ученый.

— Ну, ты конечно же слышал о непротиворечивости.

— Нет, никогда.

— На самом деле ты о ней слышал. Даже в твоем мире идиотов люди знают о ней. Непротиворечивость значит, что человеческое знание имеет общую основу.

Блеск в его глазах мне уже надоел.

— Почему это важно?

— В этом вся разница между твоим миром и моим миром! В твоем мире должен быть замечательный физик… Доктор Итало Кальвино.

— Известный писатель, — сказал я, — он умер в 80-е.

— Кальвино не умер в моей Италии, — ответил он. — в моей Италии Итало Кальвино завершил свои «Шесть Принципов».

— Кальвино писал «Шесть памяток», — сказал я, — он сочинял шесть посланий новому поколению. Успел закончить он только пять из них, потом его сразил инфаркт, и он умер.

— В моем мире у Кальвино не случилось инфаркта. Вместо этого у него был всплеск гениальности. Когда Кальвино завершил свою работу, те шесть лекций оказались не только наставлениями. Он отправил их на шесть адресов организаций в Принстоне. Когда Кальвино отправил письма, он дал грандиозную речь о «Совместимости», и аудитория была переполнена. Учеными. Мой отец тоже там был.

Я сделал пометку в своей тетради. «Шесть Принципов». Я торопливо нацарапал: «Кальвино, Принстон, Непротиворечивость».

— Родители Кальвино были учеными, — развивал мысль Массимо. — Его брат тоже. Его литературный кружок посещало немало математиков. Когда Кальвино опубликовал свои совершенно гениальные послания, никто не удивился.

— Я знал, что Кальвино — гений, — сказал я. Я был молод, но нельзя писать на итальянском и не знать Кальвино. Я видел, как он сгорбленный, шаркающей походкой брел по одной из галерей в Турине. Он всегда казался скрытным и погруженным в себя. Было достаточно увидеть этого человека, чтобы понять, что он самый известный в мире писатель.

— Когда Кальвино закончил свои шесть лекций, — размышлял Массимо, — они отвезли его в Женеву, в ЦЕРН и заставили работать над «Семантической паутиной». Она, кстати, замечательно получилась. Она не похожа на ваш интернет, набитый спамом. — Он положил сосисочный нож на заляпанную маслом салфетку. — Мне, наверное, следует пояснить. Семантическая паутина замечательно работает — и на итальянском языке. Это все потому, что она сделана в Италии. Им, правда, немного помогали несколько французских писателей из Аулипо[1].

— Когда мы уже сможем уйти отсюда? Отправиться в Италию, о которой ты травишь истории? А из неё попасть в мою родную Италию?

— Ситуация сложная, — бросил Массимо и поднялся, — присмотри за сумкой, хорошо?

Он двинулся к туалету, оставив меня размышлять над тем, как осложнилась наша ситуация.

Я сидел в одиночестве, уставившись на корковую пробку от бренди. Мой мозг закипал. Необычность ситуации сожгла какой-то предохранитель в моем мозгу, и я ничему не удивлялся.