Черный лебедь - [16]

Ни слова не говоря, Эдисон втолкнул повариху в соседнюю комнатку, служившую кладовой, и запер за собой дверь. Расстегнув брюки, он задрал ей юбку и грубо овладел ею. Джильда почти не протестовала и, опираясь на доску для рубки мяса, способствовала проникновению. Это было короткое и внезапное сношение, которое так нравилось Эдисону, Футляр с платиновым колье в кармане пиджака колотился о его бок, в то время как он сам с нарастающим наслаждением ощущал под собой горячую податливую плоть Джильды.

Глава 3

Эстер откинулась на подушки шезлонга и устало улыбнулась горничной, которая только что заботливо накрыла ее голубым шерстяным пледом. Она так ослабела после родов, что даже мягкому покрывалу и теплому июньскому утру не удавалось согреть ее.

– Вам больше ничего не нужно? – озабоченно спросила Анджелина, перед тем как оставить синьору одну в беседке, где она захотела уединиться.

– Иди же, иди, – приказала Эстер, не отвечая ей.

– Я вернусь через полчаса, – пообещала девушка, поправляя складку пледа.

Эстер подождала, пока Анджелина удалится по аллее, и отдалась ощущению тишины, пронизанной ласковым солнцем, шорохом листьев и жужжанием насекомых, тишины, благоухающей ирисом и розами, с солоновато-горьким привкусом слез. После каждых родов у нее наступали эти приступы плаксивости. Но на сей раз слезы текли особенно обильно.

Она сунула руку под плед, достала из кармана домашнего платья пахнущий розовой водой батистовый платок и промокнула глаза. Новорожденная, появившаяся на свет такой маленькой и хрупкой, ранила ей не только тело, но и душу. Эта девочка была единственной из четырех детей, которую зачали в совокуплении желаемом, хотя и греховном, она была единственной, на чьем лбу никогда не появится ямка, как у всех Монтальдо.

Эстер чувствовала, что душа ее разрывается. У нее не было никого, кому она могла бы излить свое горе и свою радость, никого, кто мог бы ей посочувствовать и помочь. Она провела рукой по виску и усталым движением поправила прическу.

Острая боль, словно удар стилетом, пронзила ей грудь, затвердевшую от болезненного мастита. Это несчастье повторялось после каждой беременности и мешало ей самой кормить детей грудью, как ей всегда хотелось.

К счастью, в деревнях вокруг озера было нетрудно найти хорошую кормилицу. Ею стала Джиромина, здоровая, крепкая, хорошо сложенная женщина, с улыбающимся лицом, большими добрыми глазами, сама недавно ставшая матерью. Она нравилась Эстер своим искренним заразительным смехом, хотя оптимизм кормилицы и не мог ее успокоить.

– Вы знаете, синьора, эта девочка совсем не похожа на семимесячную! – с радостью воскликнула Джиромина, едва увидев новорожденную.

Эстер вспыхнула. Если бы ее взгляд мог испепелить в этот момент кормилицу, от нее бы уже ничего не осталось.

– Ну, ты и горазда, моя милая, говорить комплименты. Только учти, что моя дочь еще не в состоянии их оценить, – ответила она, взяв себя в руки.

Джиромина с безошибочным инстинктом простых людей тут же поняла, что коснулась больного места. Она виновато склонила голову на свою большую грудь, скрытую белоснежной блузкой, и прошептала:

– Простите мне мое невежество. Я часто говорю глупые вещи.

Это маленькое создание не имело права родиться в срок. Даже доктор Поцци не должен был знать, что девочка родилась в девять месяцев. Для всех она была семимесячной. Одной матери было известно, что девочку зачали в прошлом году в сентябре. В противном случае у ее мужа могли бы возникнуть подозрения, ведь за девять месяцев до этого Эдисон Монтальдо находился за океаном, в Соединенных Штатах, куда отправился с деловой поездкой.

Эстер проводила его до генуэзского порта. У причала стоял украшенный голубой лентой «Рекс» – огромный трансатлантический лайнер, самый скоростной среди морских гигантов. Эдисон поднялся на палубу, а она задержалась на причале, чтобы полюбоваться отплытием парохода. Волнение отплывающих и провожающих, которые махали друг другу, передалось и Эстер. Она тоже махнула платком и подняла синюю вуаль шляпки, чтобы вытереть несколько слезинок, выступивших от волнения.

Микеле, пожилой шофер, давно уже служивший у Монтальдо, стоял в сторонке и с нежностью смотрел на нее. Ему было жаль эту несчастную женщину. Честолюбивый и алчный муж пользовался ее деньгами, чтобы наживать состояние, и нисколько не заботился о ней самой.

Эстер не знала, что вместе с Эдисоном на судне находилась и Анна Гризи. Но даже если бы и знала, ничего бы для нее не изменилось, ибо причиной той измены и греха, который она приняла на себя, была не ревность, а отчаянная жажда любви, жажда страсти, которая смягчила бы хоть на миг тоску ее бесцельного существования.

Убаюканная тишиной, она, наконец, закрыла глаза и задремала.

– Синьора, извините меня, – разбудил ее чей-то шепот.

Эстер приоткрыла глаза и недовольно посмотрела на Анджелину, нарушившую ее покой.

– Тут монсеньор. Он приехал из Милана. Хочет повидать вас. Он ждет в библиотеке. Что мне сказать ему? – Волнуясь, горничная проглатывала слова: визит монсеньора она считала очень важным. – Мне жаль, что я вас разбудила…