Черный истребитель - [14]

— Напрягаться не надо, хорошо?

Танька сжала губы, опустила глаза и неохотно кивнула, пытаясь высвободиться.

— Ты не поняла. Никто ничего дурного тебе не хочет. Просто это было красиво. Очень красиво.

У Таньки потеплело где-то в желудке.

— Ну и вкусы у вас, сударь… — ехидно фыркнула она.

— Дура… — ласково сказал Герцог, обнимая ее второй рукой и утыкаясь носом ей в волосы. — Дура, ты когда последний раз в зеркало смотрелась?

— Днем. Когда мылась, — ответила Танька, чувствуя, что сарказм удается уже хуже.

— Ну, так очки себе купи…

Дальше было хорошо. Вторая канистра вина ходила по кругу, что не могло не радовать протрезвевшую в ходе купания Таньку. Головой она лежала на коленях Герцога и с легким недоумением водила пальцами по его голой груди. Было удивительно тепло и правильно. Он иногда брал ее руку и переплетал их пальцы, чуть сжимая, и тогда Таньке делалось так легко и сладко, как не было еще никогда.

До дома они добрели, слегка покачиваясь. Танька то шла за руку с Герцогом, то выбегала вперед, раскидывая руки и запрокидывая голову в небо.

— Ка-а-а-айф! — вопила она, не интересуясь, который нынче час ночи.

— Эк тебя плющит… — смеялись Герцог с Маршалом, но не мешали.

Спать не хотелось, что-то слишком буйное и яркое бурлило в груди. Танька зашла в дом за ветровкой, вышла в сад, где под яблоней расположились ребята с гитарой.

— О, гитара… здорово!

Танька долго слушала, как поют Герцог и Маршал. Их песни — странные, непривычные, и странным образом знакомые и понятные, бросали ее в легкую дрожь. Она не знала имен авторов, этих песен, но знала, о чем эти строки. О каких войнах, космических пространствах, звездных армадах идет речь. Знала — и боялась поверить. Ее ощутимо колбасило. Танька прятала руки под ветровку, чтобы скрыть дрожащие пальцы. Герцогу, который пел и играл больше, сейчас было не до нее — он иногда косился на напряженную, вибрирующую Таньку и клал ей руку на плечо, но это не помогало. Хорошо еще, что этих песен было не так уж много. Было много смеха -

…Пламя разрывов над головой,

крепка лобовая броня,

Я вечный воитель с бензопилой,

я герой грядущего дня!

Я вечный воитель с бензопилой,

санитары, держите меня…

И Танька подпевала, покатываясь со смеху. А потом были солдатские песни — афганские, чеченские, и Танька с трудом давила судорожный вздох, заменявший ей слезы.

…Здесь трусов нет, нет подлецов —

в тылу остались.

А были, так в конце концов

поразбежались.

Нет пьяных на передовой.

Пусть врут с надрывом.

Пьяны в купели огневой,

пьяны в купели огневой мы от разрывов…

Пожалуй, Маршал играл лучше — профессионально, но у него был довольно высокий голос. Отлично поставленный, богатый, но… Танька не любила высоких голосов. Любых. И пение Герцога ей нравилось больше. Или просто сам он ей нравился больше.

Танька долго сдерживала зуд в руках. Она умела играть, петь любила, но играла редко. В основном, на всяких семейных вечеринках для приходящих в дом гостей. Там требовались бардовские песни, а их Танька недолюбливала за однообразие и палаточно-байдарочную сентиментальность. Для себя она иногда сочиняла кое-что, но показывать было некому. А тут вдруг захотелось…

— Песня моя. Сразу скажу — на людях исполняется в первый раз. Так что — не стреляйте в гитариста, он лажает, как умеет…

— Ты пой, пой… — усмехнулся Маршал. — Взяла гитару — значит, пой.

— «Баллада о печати»… — представила песню Танька. Голос дрогнул, сбился, но после первых аккордов стало легче.

А на тонкой бумаге, на чертежных столах

Белоснежная птица взмывала так смело,

Уходила в пике так легко и умело,

И не знала про боль, и не знала про страх…

Но чертеж на бумаге не мог убивать —

И ложилась поверх белой птицы печать.

А на тонкой бумаге, в штабах на столе

Безобидно и стройно шагали отряды,

Получая снаряды, а после — награды,

И никто не остался лежать на земле…

Но солдат на бумаге не мог убивать —

И ложилась поверх чьих-то планов печать…

А на тонкой бумаге, в ребячьих стихах

Поднимали мальчишки железные птицы,

И мечтали — взлететь, совершить, приземлиться,

И играли в пилотов, летая во снах…

Но мальчишка-подросток не мог убивать —

И ложилась курсантам в билеты печать…

А на тонкой бумаге газетных листков

Проступали сквозь бравурность сводок событий

Имена не вернувшихся, пленных, убитых —

И пятнала страницы узорами кровь…

Чертежам и стихам не дано убивать —

Но ложится опять на бумагу печать…

Слушали ее молча и внимательно. Когда Танька взяла последний аккорд и отложила гитару, повисла пауза. Танька растерянно смотрела на обоих парней, пытаясь понять, сделала ли она что-то не так, или просто не догоняет.

— Однако… — спустя несколько минут, покачал головой Герцог, разглядывая землю возле ботинок. — Интересная песня. А, Маршал?

— Да, — с непонятной интонацией ответил тот. — Не самая банальная тема.

— Ну что, знакомиться будем? — вскинул на Таньку шальным серебряным блеском отливающие глаза Герцог.

Таньку сплющило. Она засунула под майку ставшие в момент ледяными и мокрыми ладони, стиснула себя за бока.

— А-а… м-мы вроде уже знакомы ж-же… — выговорила она дрожащим несчастным голосом.

— Да не в том смысле… — ухмыльнулся Маршал.