Чёрный иней - [47]

Немец-здоровяк без страха стоял вплотную к Гвоздю, однако вёл себя осмотрительно. Он закрепил каким-то причудливым морским узлом верёвку на поясе Гвоздя. Проверил слабину и остался доволен. Гвоздь перехватил холодный быстрый прищур вражеских глаз. Немец работал спокойно и уверенно, без дрожи в пальцах. Он именно работал, — с уважением, внезапно прорвавшимся сквозь ненависть, подумал Гвоздь.

Потом медленно и осторожно они двинулись к одинокому домику, погружённому в снег едва ли не по самую крышу, ежесекундно ожидая оттуда выстрелы.

Они приблизились к дому на критическую дистанцию и полукругом расположились у дверей. Немцы залегли и изготовились к стрельбе, только Гвоздь остался стоять — один посреди сплошной чистой белизны. Фельдфебель резко дёрнул верёвку, и Гвоздю тоже пришлось лечь. Потом фельдфебель пододвинулся к нему поближе, сократив расстояние метров до четырёх, и, неодобрительно покачав головой, погрозил пальцем. «Суровый вертухай, будь он неладен!..»

В хижине, сдавалось, будто и не теплилась жизнь, и, если бы не дым, можно было бы поклясться, что сюда никто не наведывался по крайней мере лет пять. Человеческих следов вокруг не было. Да и не удивительно, метель всё замела, сравняла. «А избушка, видать, норвежская. По-любому, не славянская. Мы ставим срубы из брёвен, а не из досок. Сейчас будет бой, а я?.. Надо на этого броситься... но он грамотно лёг, дистанция великовата. Попробую-ка подобраться...»

Он начал потихоньку придвигаться к фельдфебелю, который вперил в двери внимательный, напряжённый взгляд. Смерти в бою Гвоздь не боялся, но не в нынешнем его положении. Беспомощным, будто скотина на привязи! Нет, не сейчас!

После недолгого выжидания крайний слева, оказавшийся ближайшим к двери, отважился отстегнуть лыжи, резко выпрямился и зигзагом бросился к избушке. Гвоздь ожидал очереди, как сигнала, и готовился к последнему прыжку. Но хижина затаилась — немец, сделав две коротких перебежки, упал почти у самых дверей. Теперь он был в мёртвом пространстве, его уже не могли достать из дома. Последним упругим рывком немец бросил тело под скат крыши и прижался спиной к слепой стене. Неужели там — никого?

Фельдфебель собранно и невозмутимо, бросив лишь беглый взгляд через левое плечо в сторону офицера, небрежно дёрнул за верёвку, давая понять Гвоздю, что надо подняться и шагать вперёд. Гвоздь от такого унижения испытал сильное искушение броситься на фашиста именно сейчас, когда дистанция была минимальной. Броситься и вцепиться в горло! А там — пан или пропал. Но, встретившись глазами с немцем, понял, что тот его просто сомнёт и отбросит в сторону, как обгорелую спичку, — силы были слишком неравными. Он обмяк. А от немца не укрылась его мгновенная решимость, наверное, он прочитал её во взгляде пленного. Поэтому, когда Гвоздь, повернувшись спиной, зашагал в сторону хижины, немец дал верёвке натянуться.

Они двинулись вперёд, и немец всё время сворачивал вправо, стараясь быть за спиной пленного, прикрываясь им. Гвоздь понял, чего тот добивается, и не артачился. Так они добрались до лыж, оставленных другим немцем, который сейчас стоял под стеной хижины и внимательно следил за их продвижением, не выпуская из поля зрения и дверь. Потом он припал ухом к стене, но внутри, по-видимому, было тихо, потому что через какое-то время немец скривившись, взмахнул рукой, что значило — внутри тишина.

Потом он переместился к окну и со звериной настороженностью, в любую секунду готовый отпрянуть, припал к нему. Дом оставался немым. Почти полминуты немец внимательно и терпеливо всматривался в темноту лачуги. Каждое мгновение Гвоздь ожидал выстрела. Он приготовился к смерти, но собирался прихватить с собой и фельдфебеля. Верёвка натянулась и Гвоздь задумал дёрнуть её на себя и выставить навстречу лыжные палки. Если вовремя упасть, то, возможно... Он понимал, что разница в силе и весе между ним и его конвоиром даёт ему мало шансов, но другого выхода не видел.

Немец у окна вдруг резко отшатнулся. Гвоздь ощутил, как напрягся его конвоир. Потом немец у хижины опять осторожно придвинулся к стеклу и начал вглядываться во что-то, что насторожило его, но уже в одну точку, не крутя головой. Наконец он оторвался от окна, перевёл дыхание и, сняв рукавицу, сначала отогнул указательный палец, потом опустил книзу большой и развёл ладони. Гвоздь видел, как цепко следил за этими сигналами фельдфебель, как шевелился ствол его автомата, готовый изрыгнуть смерть. «Один? Мертвец? Кто?»

Теперь, как понял Гвоздь, фельдфебель вместе с пленным должен был тоже приблизиться к двери. Но он остался на месте. Это было не по правилам. Гвоздь переводил взгляд с одного немца на другого, стараясь понять логику их действий.

А вражеские взгляды были обращены к офицеру. Тот продолжал держаться на значительном расстоянии, нацелив автомат на окно и дверь. Это был явный перебор — с такого расстояния его стрельба была бы неэффективной. Пленному вдруг показалось, что подобная мысль промелькнула и у главного конвоира, он даже заметил лёгкую презрительную гримасу на лице фельдфебеля. Между тем, офицер не желал повторять передвижений своих подчиненных, он переместился вперёд и влево, метров на пятьдесят сократив расстояние до хижины. Теперь все замерли, приготовившись к решающему рывку.