Черный хлеб - [92]

— Всему и край и конец есть.

— Да как же он добрался до него? До самого краюшка-то?

— Аймет да не доберется! Мальцом был когда, все деревья в деревне облазил. Цепче кошки. Ну и начальство, знамо дело, подгоняло. Этаким манером и к самому черту на рога залезешь…

Появились Имед, Сянат и Элендей.

К сторожу взъерошенным петушком подскочил староста:

— Ты сходку объявил?

— Я.

— А кто велел тебе? По какому такому полному праву? А?

— Узнаешь сейчас по какому. Не хорохорься зря.

— Почему не известил меня первым?

— Виноваты мы, прости нас, почтенный глава нашей деревни, Элюка Петяныч, — насмешливо поклонился Имед. — Будь милостив, не наказывай нас. Ведь почитаем мы тебя, бережем. Не решились потревожить твой барский сон, пусть, мол, поспит, отдохнет после трудов праведных. Да и зубки у тебя побаливают. Вот и сейчас за щеку держишься.

Кругом засмеялись.

При упоминании о зубах Элюка по привычке скорчил страдальческую гримасу, застонал:

— Молчи, молчи! Еще пуще сверлить стало. Весь день теперь покоя не дадут.

— И поделом тебе, дармоеду! Староста, а не знаешь, что в деревне творится.

— Не учи. Не тобой на эту должность поставлен. Я еще разберусь во всем. Плохо вам будет!

— Не пузырься. Лопнешь.

Элюка ухватился и за вторую щеку.

Имед с Элендеем подошли к Эбсэлему.

— Говорят, не вернулись еще. У слуг узнавали.

Народ все прибывал. Становилось шумней.

Со стороны Какерлей показались повозки. Первым их заметил остроглазый Шингель.

— Кто это?

— Ишь, как гонят!

— А народу-то сколько!

Повозки катились с горки прямо к деревне. Когда они въехали на луг, послышалась свадебная песня.

— Братцы! Свадьба едет!

— Слышь, как голосят!

— Народу-то сколько!

— А колокольчики, колокольчики-то заливаются!

— Чудно что-то! Из мижерского аула — и вдруг чувашская свадьба!

— И нельзя по обычаю играть сейчас свадьбу.

— Народ! Воры это! С краденой водой едут! Идите все к озеру! Быстрей! Пока они не вылили в него воду!

— Что украли?

— Воду!

— Зачем?

— Откуда? Кто?

Началась сумятица. Изо всех сил напрягая голос, чтобы пересилить гомон, Эбсэлем торопливо объяснил суть дела.

— Значит, сжечь нас хотят?

— Не дадим!

— У-у! Проклятые!

— Самих спалим живьем!

— Будя! Помудровали! Чего только не творили, а мы расплачивайся? А ну, давай, ребята!

— В озеро их, иродов! В озеро!

Толпа с яростными криками двинулась навстречу подъезжающим.

В это время передний тарантас остановился у озера. Лысый кучер, увидев бегущих людей, в смятении бросил вожжи, подбежал к остановившейся рядом телеге и вместе со своими товарищами начал сгружать с нее бочку. Наконец им удалось свалить ее на землю. Уперлись в ее вздутый бок, толкнули все разом, и она медленно покатилась к озеру. Но у самого обрыва бочка натолкнулась на ствол березки, раза два качнулась и замерла. Лысый человек подскочил к ней, начал толкать. Тоненькое деревце согнулось, оно вот-вот должно было сломаться и дать дорогу бочке.

— Каньдюк! — узнал кто-то.

— У-у-ук! — надрывным зловещим эхом откликнулась толпа.

Подбежавший первым Савандей рванул Каньдюка за плечи:

— Ты что это делаешь, бабай?

Тот забрыкался, пытаясь дотянуться ногами до бочки.

К бочке подскочил Имед, пригнулся, двинул плечом — она легко откатилась от берега. Схватил ее снизу, рванул — поставил на попа. Потом побежал к бесновавшемуся Каньдюку.

С тарантаса донесся глухой стон.

— Тухтар! Это ты! — Элендей вытащил из его рта кляп, начал торопливо развязывать впившиеся в тело веревки.

— Видишь, что наделали, сват!

— Расплатимся! Сторицей!

Каньдюк, ежась под взглядами подступивших к нему людей, сгорбившись, пятился к берегу. Страх придавал ему силы. Имед еле удерживал трясущегося, как в лихорадке, старика.

— Что вы? Что вы, братцы? Разве можно так? — заикался Каньдюк.

— А с нами так можно? — спросил Савандей. — Хочешь, чтобы в деревне черный столб поставили? Да?

— Братец Савандей! Земляки! — закрутил лысой головой Каньдюк, как змея, которой наступили на хвост. — Иль не для вас стараюсь? А-а? Староста! А ты чего же молчишь? Прикажи!

— Ой! Моготы никакой нет! — застонал, уткнув лицо в ладони, Элюка и юркнул за чью-то спину.

Не собирались помочь Каньдюку и его сподвижники. Сгрудившись в сторонке, как овцы в непогоду, они молчали. Думали об одном — как бы самим спастись от расправы.

Вконец отчаявшийся Каньдюк рванулся, задергался, замахал руками и ногами.

На Каньдюка грудью надвинулся Элендей.

— Ну, бабай, значит, водички захотел? — сказал он. — Понятное дело, жарко сейчас. Ишь, как плешь-то твоя вспотела! Наплясался на свадьбе, уморился. Освежиться надо. Посторонись-ка, Имед, — и Элендей толкнул Каньдюка в воду.

Толпа захохотала, заулюлюкала.

— Искупайся сперва. Потом поговорим. На свежую голову.

— Элендей! — крикнул кто-то. — Что же ты его одного просвежаешь? Нямась тоже ведь взопрел. Нелегко с таким брюхом на свадьбе плясать!

— Не сомневайтесь, братцы, — хохотнул Элендей. — У меня память хорошая, и про сынка не забуду. Всему семейству удовольствие сделаю.

Толпа одобрительно загудела.

Нямась растолкал своих приспешников, пустился бежать. Его дружки бросились врассыпную. Парни бросились в погоню. Нямася догнал Тухтар:

— Не уйдешь!

Жирная спина лавочника дернулась под ударом черной блестящей нагайки. Он взвизгнул, ткнулся носом в траву. Подбежал Элендей, поднял его за ворот и поволок к озеру. Молодой Каньдюк попытался сопротивляться, замахнулся нагайкой, но она сразу же очутилась в руке Элендея. С шумом взметнулись брызги. Нямась забарахтался рядом с отцом.