Черный хлеб - [7]

По ночам в Сен Ыре пасли лошадей. Люди разводили костры и, сидя вокруг огня, до утра по очереди рассказывали сказки и разные дивные истории о подвигах далеких предков. Золотятся на траве капельки росы, скачут огненные блики, улетают в черное таинственное небо стаи искр, невдалеке тихонько ржут кони…

Особенно много людей собиралось, когда у костра сидел известный на всю деревню балагур и острослов Шингель. Чего только от него не наслушаешься! То расскажет такое, что мурашки по спине бегают и сердце сжимается от страха, а то этакое завернет, что все от смеха по земле катаются, за животы держатся.

А если кто-нибудь засыпал, то провинившегося наказывали. Невесть где изловят ящерицу, положат в карман и зашьют. Нет ящерицы — жуков полон карман напихают. Или же возьмут за ноги и за руки и поволокут в какой-нибудь буерак, припевая: «Придет Кажан, потянет Кажан…» Находились такие любители поспать, что не просыпались и при этом. Утром, очнувшись, таращили глаза: «Где это я?»

На юг и на запад от Утламыша расстилаются поля. Бесчисленные разноцветные клочки напоминают безалаберно вытканный сурбан[12].

По соседству с деревней поблескивают, точно голубые глаза, озера Юман и Карас. Густыми ресницами трепещут вокруг них заросли высоких камышей. Старожилы считают воду озер целебной. Если, мол, слепец промоет ею глаза на восходе солнца, то в скором времени он прозреет. Но все это, видать, досужие выдумки. Много раз стройненькая, как козочка, Менюк приводила к озерам своего слепого брата Ильку, но так и не увидел он белого света. Наведывались и другие слабые зрением, но все без толку.

Вдали сквозь утреннюю дымку виднеются захудалые чувашские деревушки Коршанги, Шигали. Их домики жмутся к берегам Карлы. В стороне от них, на холме, раскинулся мижерский[13] аул…

Тухтар заметил Ильяса только тогда, когда мальчик подошел к нему совсем близко и сказал:

— Тухтар тэдэ, тебя папа зовет.

— А? Папа, говоришь? Сейчас?

— Сказал, чтобы сразу шел.

Тухтар вышел вместе с мальчиком на улицу. Дверь избушки осталась распахнутой. Кто польстится на старый глиняный горшок, в котором Тухтар варит себе немудреную пищу, на деревянное ведерко и миску с ложкой? А если и найдется такой, пусть берет на здоровье, — долго ли смастерить себе новые…

Шеркей ожидал на крыльце, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. Поздоровавшись, он с притворным равнодушием спросил:

— Ты вчера дома, что ли, у себя был?

— Дома.

— Верно, что-нибудь делал?

— Да так, кое-что… За огородом забор поставил. Хочу еще яблонь посадить, ямки приготовил. Уже шесть штук вырыл.

— Загородил, значит… Это ты хорошо придумал. А то туда козы повадились. Я сам как-то выгонял. Растоптали бы картошечку нашу. Что деревья посадил — неплохо, неплохо. С яблочками будем. А к нам ты вчера не заглядывал?

— А что, работа была какая?

— Работа-то… — Шеркей запнулся, испытующе взглянул на Тухтара. — Хотел я, видишь, справиться, не был ли ты у нас. Подпол кто-то весь изрыл… Может, ты зачем туда лазил?

— Какой подпол? — недоуменно спросил батрак.

Шеркей подробно рассказал о случившемся.

— Нет, Шеркей йысна. Я прихожу только, когда велите. В подполе же вашем сроду не был. Честно говорю.

— Ну да что там, что там… Это я так просто, к слову пришлось. Дело не в том. В воскресенье собираюсь я на базар в Буинск, не откажи — накоси травки.

— Невелико дело. А с какого поля?

— Откуда хочешь. Сходи пешком, а вечером за травкой съездишь. Я думаю, не стоит два раза лошадку-то гонять. Иль как думаешь?

— Конечно, что ей силы зря тратить.

— Ну вот и хорошо.

— Куда ты его гонишь? Тухтар еще, верно, не завтракал, — послышался из избы голос Сайдэ.

Шеркей недовольно поморщился, но сделал вид, что ему хочется чихнуть.

Через минуту Сайдэ вынесла пестрый узелок, в котором были хлеб и сырник:

— Бери, бери. Кто же на пустой желудок работает…

— Ведь это кто как любит, — ввернул Шеркей.

Тухтар поблагодарил хозяйку, взял косу и, вскинув ее на плечо, быстро зашагал со двора.

По узенькой тропке он поднялся на бугор, где раскинули широкие крылья две ветряные мельницы, и вышел на большак, обсаженный с двух сторон белоствольными березами. Между деревьями с нежным шелестом колыхались волны колосящейся ржи. Кое-где из нее выглядывали веселые синеглазые васильки. Хорошо в этом году взошли яровые! Редко выдаются такие. Густые, ровные — глаз не отведешь. Овес уже такой рослый, что и меж не видать. Светло-голубая полба начала идти в трубку. Посеянные позднее вика и горох уже выкинули по седьмому-восьмому листку.

Где-то в синей вышине щедро рассыпали трели неугомонные жаворонки. Низко-низко, над самой землей, беспокойно кружились перепелки. Иногда они проносились перед самым лицом и обдавали его трепетным ветерком. «К дождю, наверно», — подумал Тухтар и прибавил шагу.

Впереди показался человек. Он быстро шел навстречу. Вскоре уже можно было разглядеть, что это мужчина. Высокий, плечистый. Рубаха белая, рукава закатаны по локоть. На голове картуз. Ноги до колен обмотаны белыми портянками. «Вроде эрзя какой-то вышагивает, — предположил Тухтар. — Они всегда так пеленаются».

Вот путник уже совсем близко. У него узкое бледное лицо с высоким выпуклым лбом. Под глазами темные круги. Короткие черные усы. Через левую руку перекинут городской пиджак. Ботинки красивые, дорогие. Вот так эрзя…