Черный феникс. Африканское сафари - [30]

Потом к костру вышли еще трое бушменов, наряженные в шкуры и перья страуса. Их движения настолько точно имитировали повадки птиц, что на первых порах я невольно вздрогнул: уж не присутствую ли я при воплощении в жизнь передаваемых из уст в уста во всей Южной Африке легенд, в которых рассказывается, что бушмены, «знающие язык животных», могут якобы вызывать из болота гиппопотамов или разговаривать с бабуинами. И только шепот Дзадцно, называвшего имена танцующих, вывел меня из мистического настроения.

— Так мы иногда охотимся на страусов, — объяснил он. — Охотник натягивает на себя шкуру и перья и, поддерживая страусиную шею палкой, входит в птичье стадо, выбирает птицу покрупнее и в упор убивает ее из лука или палкой.

Ну уж если ошибаются даже страусы, то мне простительно…

Изгибая шею и прихорашиваясь, топорща перья и подпрыгивая, как это обычно делают самцы страусов в пору любовных игр, ряженные птицами продолжали разыгрывать пантомиму. «Охотники» же тем временем обошли их с другой стороны и, выбрав момент, когда «страусы» уж слишком увлеклись своим танцем, выпустили в них стрелу. В смертельной агонии, беспомощно хлопая крыльями, на землю упали две птицы, а третья, испустив истошный крик и перепрыгнув через костер, скрылась в темноте.

И тут зрители, хранившие до сих пор полное молчание, тоже сделались действующими лицами. К лежавшим в песке «жертвам» подбежали женщины и начали имитировать разделывание туши. Девушки с криками: «Мясо! Много мяса!» — бросились к охотникам, благодаря их за хорошую добычу. Затем последовала сценка приготовления пищи и пиршества. В сущности, здесь каждый играл сам себя: любое движение, каждая роль были известны из обыденной жизни.

Когда все «насытились», когда охотники «съели» страусовые глаза («Чтобы быть зоркими», — объяснил Дзадцно), начались настоящие танцы.

Я не стал прерывать общее веселье. Попрощался с предупредительным Дзадцно, обнял Цзинчхану, попросив его после танцев поблагодарить от моего имени всех своих соплеменников.

— Хорошо, я так и сделаю. И пусть гость на память о нас возьмет в свой далекий дом вот это, — сказал вождь, протягивая мне оплетенное тростником страусовое яйцо, в котором хранят воду.

Я сбегал в палатку, где лежал мой багаж, и достал захваченный еще из Москвы сувенир — модель спутника.

Даже того короткого времени, что я пробыл среди бушменов Калахари, было достаточно, чтобы проникнуться уважением к маленькому, но смелому и трудолюбивому народу — народу тяжелой судьбы, тысячелетиями борющемуся за свое существование и сумевшему выжить, сохранить свою самобытность в «страшной Калахари».

«Ты не человек, если не полюбил Калахари и если, побывав в ней хоть раз, не захочешь вернуться в нее снова», — гласит бушменская поговорка. Я полюбил Калахари и ее мужественных охотников. Я уезжал от них с тайной надеждой вновь встретиться с моими бушменскими друзьями, послушать мудрые сказки Цзинчханы, поохотиться с Дзадцно, посидеть у костра и посмотреть удивительные танцы под калахарской луной…

Глава десятая

Девять лет спустя. — Кунг переселяются в хижины. — Что происходит, когда бушмены сталкиваются с частной собственностью. — «В независимой Ботсване не должно быть вымирающих племен». — Сложная история простого колодца. — Старый Кейчхуама «видит» воду на глубине 58 метров

— Как же, как же, я помню тебя, баас, — протягивая мне свою морщинистую руку, проговорил Цзинчхана. — Ты рассказывал нам, что приехал оттуда, где люди научились летать к звездам. Тогда ты подарил мне маленький блестящий шарик и сказал: «В таких же, но только больших шариках мои соплеменники подолгу живут на небе». Этот твой подарок до сих пор хранится у меня. Ты помнишь об этом? Ведь с тех пор большая жара наступала два, еще раз по два, два и, пожалуй, еще один раз. Не правда ли, баас?

— Конечно помню, Цзинчхана, — обнимая старика, сказал я. — А дома у меня и сегодня хранится сосуд из страусового яйца, которое ты дал мне на прощанье…

Из первых же фраз, произнесенных старейшиной, я понял, что за девять истекших лет его представления о космических полетах совсем не продвинулись вперед, а в языке кунг так и не появилось слов для обозначения числительных, превышающих «два». Однако то, что я увидел вокруг, сразу же навело меня на мысль: кое-что изменилось и у бушменов Калахари. Цзинчхана приветствовал меня посреди песчаной площадки, вокруг которой расположилось десятка два хижин, сооруженных из сухих веток и шкур антилоп. Чуть поодаль, за небольшой дюной, виднелось сооружение из досок под крышей из рифленого железа. Над ней, развеваемый обжигающим калахарским ветром, реял голубой флаг Ботсваны.

— У тебя, Цзинчхана, как у старейшины, новый дом? — спросил я.

— Что ты, баас, — энергично качая головой, ответил он. — С меня на старости лет хватит и хижины. В этом же доме останавливаются большие начальники, вроде тех, которые прилетели с тобой.

«Большие начальники» — это руководитель созданного при министерстве кооперации Ботсваны специального департамента по делам бушменов мисс Лиз Уили, врач Ганс Гейнц и экономист Р. Секуньяне. Вместе с ними прилетел и южноафриканский публицист Лоренс ван дер Пост, который, как и я, интересуется успехами ботсванцев в решении «бушменского вопроса».