Оранжевый диск застыл у самого горизонта. Кажется, что натрудившееся за день солнце садится прямо в тростники, густо обступившие дальние озера. Уставшая от дневного зноя земля облегченно вздыхает. Прогудевший мимо жук-скарабей оповещает о скором наступлении ночи. Пустыня просыпается. Сидя на крыльце, я рассеянно смотрю вдаль. Далеко на горизонте бежит поезд, кажущийся отсюда игрушечным. Странно выглядит этот осколок цивилизации здесь, в центре великой пустыни Кызылкум. Что-то напоминает мне эта картина?
…Маленький мальчик стоит на холме у железнодорожной насыпи на станции Маленковская. Внизу время от времени проносятся поезда. Вот и сейчас, дав короткий свисток, загрохотал колесами на стыках скорый поезд. Быстро проносятся вагоны. «Москва — Владивосток» — успевает прочитать на табличке мальчик. «Ого, Владивосток — ведь это же так далеко, почти на самом краю земли», — думает он, провожая глазами поезд, который вскоре исчезает в дымке. Где-то там, за горизонтом, лежат пустыни, по которым бродил Пржевальский, уссурийские дебри, исхоженные Арсеньевым, вздымаются горные цепи Гималаев, по которым карабкались герои Майна Рида. И мальчику так хочется побежать за этим поездом и успеть вскочить в него…
— Володя! Рис давай, рис скорей давай! — Громкий крик возвращает меня к действительности. Толстый Кадыр-ака возится у казана, стоящего на импровизированном очаге. Сегодня последний день очередной узбекской экспедиции, а значит, будет традиционный плов. Еще днем был отловлен и ощипан самый драчливый петух из курятника, и теперь ароматный запах свежезажаренной курятинки будоражит нюх собравшихся у костра. Рядом с Кадыр-акой суетится Бахтияр — сотрудник Бухарского специализированного питомника по выращиванию джейранов, на территории которого происходит описываемое действие. В Средней Азии плов готовят только мужчины, и обилие рецептов приготовления плова равно количеству поваров. Вот и сейчас возник спор. Кадыр-ака требует засыпки риса, а Бахтияр упрямо твердит, что еще рано. На кухне в это время кипит работа. Женская половина экспедиции готовит к плову салаты. А в холодильнике уже охлаждается нечто, настоянное на диких травах.
Темнеет очень быстро. Очага уже не видно, только изредка пробивается сквозь кирпичи язычок пламени. Кадыр-ака и Бахтияр наконец пришли к согласию и мирно обсуждают проблему обмеления Аральского моря. А на небе мириады звезд огненными точками покрыли пронзительно-черную бесконечность. Вот и еще одна экспедиция подошла к концу.
Для исследователя природы каждая экспедиция остается в памяти, ибо каждый раз человек открывает для себя что-то новое, неизведанное. А то — и для науки. Каждое место, в котором побывал, живет в сердце экспедиционного работника долгие годы, потому что нет на Земле мест неинтересных, — есть неинтересные люди, которым ничего не интересно. Исследователи природы к таковым не принадлежат — им интересно все.
…Мальчик грустно посмотрел вслед ушедшему поезду. Пора идти домой. К городу уже подбиралась осень. Но свежи еще были картинки прошедшего лета. Сколько живности копошилось на цветочных полянах, сколько птиц распевало свои песни в кустарниках на опушке. А в лесу жили ежики. Вспоминая все это, мальчик изучал животный мир по учебнику зоологии для 7-го класса. Но книга, по которой учились дети вдвое старше его, уже была для него, мягко говоря, примитивной, хотя он тогда конечно же не знал такого слова. День, когда он впервые начал читать сочинения Брема, стал одним из самых счастливых дней его жизни. Три маленьких тома дали стройную картину животного мира. Требовалось расширение кругозора, а попросту говоря, поездка в экзотические места. В далеком детстве я прочитал книгу «Большой дом человечества», которая начиналась таким предисловием:
«— Что такое мир? — спросила маленькая рыбка.
— Я плавала везде, и я знаю, что такое мир, — ответила рыба-мать. — Это просто очень, очень много воды.
— Что такое мир? — спросил свою мать белый медвежонок.
— Мир? — задумалась белая медведица. — Это ледяные горы и ледяные поля и немного воды под ними. Да, да, это так. Я была везде, и я это знаю.
— Что такое мир? — спросил маленький рыжий верблюжонок.
— Мир? — переспросила верблюдица, прикусывая сухую колючку. — Это просто очень много песку, немного глины, немного травы. Я была везде, и я это знаю».
Что самое любопытное, и рыба-мать, и белая медведица, и верблюдица были правы. Для них мир и заключался в том, что они обрисовали. Но у человека есть счастливая возможность за свою жизнь увидеть не только то место, где он родился. Поездка в такую удивительную страну, как Афганистан, стала манной небесной для юного исследователя. Три года, проведенные в детском возрасте в Афганистане, решили вопрос о моей будущей профессии окончательно и бесповоротно. Каждый день я просыпался и видел в окне далекие снежные пики Гиндукуша. Что может быть экзотичнее для жителя средней полосы России? Выходил на улицу и погружался в богатый, столь необычный мир растений и животных. Еще в 4 года на вопрос: «Кем ты станешь, когда вырастешь?» — я уверенно отвечал: «Зоологом». Но ведь зоология — это понятие очень широкое. Человек, изучающий внутреннее строение животного, — тоже зоолог. Меня же всегда увлекало изучение животного в его среде обитания. Даже от посещения зоопарка оставался некий осадок — все-таки как-то неестественно выглядели лежавшие на цементном полу и смотревшие невидящим взором в толпу тигры и волки.
