Черный ангел - [53]
Император вздрогнул и быстро поднялся с колен.
— Да, да, — торопливо ответил он, — пойдемте.
Они вышли в большой приемный кабинет.
Безбородко разложил на столе текст манифеста.
— Не правда ли, граф, — вдруг произнес Павел, — какая по воле Божьей перемена. Ведь это не тот манифест?
И, быстро проглядев манифест, возвещавший его вступление на престол, Павел подписал его.
— Это именно тот манифест, — с едва заметной улыбкой произнес Безбородко, — тот, который нужен для блага Российской Империи.
Павел молча вышел.
В это время прибыл почетный караул от Кавалергардского полка, под командой князя Шастунова.
Император узнал его.
— А, полковник, здравствуй! — громко приветствовал он молодого поручика.
Князь Шастунов вспыхнул от удовольствия и отсалютовал государю шпагой.
Бесконечной вереницей тянулись придворные отдать последний долг праху императрицы.
Утомленный император прошел в библиотеку.
Все случившееся так сильно подействовало на него, что он чувствовал потребность в одиночестве.
Но его одиночество было скоро нарушено.
Тяжелые портьеры раздвинулись, и перед императором появилась стройная фигура шевалье де Сент-Круа.
— В тяжелую для вашего величества минуту я решаюсь предстать пред вами, — начал он с глубоким поклоном, быстро очерчивая в то же время в воздухе правой рукой мистический треугольник.
— Вы! Чего хотите вы? — отрывисто спросил Павел.
— Исполнить обещание, — с достоинством ответил Сент- Круа. — Вот, ваше величество, манифест, а вот завещание.
Страшно побледневший Павел протянул руку. Сент-Круа почтительно подал ему документы.
— Это дань признательности великому рыцарю Кадоша, — низко опуская голову, произнес он.
Император жадно проглядел бумаги.
— Опять! — воскликнул он. — Опять они в ваших руках. Как вы достали их?
— Их достали, — ответил Сент-Круа, — сегодня ночью; мы торопились, боясь за жизнь императрицы… Императрица открыла пропажу рано утром, и это ее так поразило, что она…
— Замолчите, замолчите, довольно… — исступленным голосом закричал Павел, — я не хочу ничего знать…
Рыцарь Кадоша низко поклонился и медленно и твердо проговорил:
— Мы исполнили свои обещания, ваше величество. Очередь за вами. Если же нет — наступит наш черед. — В его голосе послышалась угроза. — Какой мерой измерится, той же и отмерится[22], — закончил он.
И с этими словами шевалье де Сент-Круа, отдав глубокий придворный поклон императору, вышел из комнаты…
Владимир Мазуркевич
ЛОЖА ПРАВОЙ ПИРАМИДЫ
— Есть многое, Горацио, на свете,
Что и не снилось нашим мудрецам.
Шекспир. «Гамлет» 1.5.
…Тревожно задребезжал звонок настольного телефона, точно передавал волнение того, кто требовал соединения. Я быстро подошел к аппарату и услышал взволнованный голос дяди:
— Виктор, это ты?
— Я, дядя… В чем дело?
— Ради Бога, приезжай ко мне… Это необходимо… Ты мне нужен до зарезу…
Стояла поздняя осень. Дождь лил, как из ведра, и перспектива тащиться к дяде на другой конец города мне вовсе не улыбалась.
— Нельзя ли отложить до завтра? — попробовал я увильнуть от неприятного путешествия.
— Невозможно… Не теряй времени на разговоры. Каждая минута дорога… Бросай все и приезжай, прошу тебя! — прозвучал в трубку нетерпеливый ответ.
Делать было нечего, и я, в душе поругивая дядю, собрался в путь. Приглашение было настолько категорично, и в то же время в нем звучала такая затаенная мольба, что у меня положительно не хватало духу отказать дяде. С дядей я был в самых лучших дружеских отношениях и глубоко ценил его образование, житейский опыт и доброе сердце; огорчать его мне совсем не хотелось, тем более что, как я знал, дядя, по свойственной ему щепетильности, никогда не решился бы тревожить меня без достаточных оснований.
Впрочем, на оригинальной фигуре моего дяди стоит остановиться несколько подробнее.
Великолепно образованный, воспитанный, принадлежащий по своему происхождению к лучшему обществу, он тем по менее являлся каким-то черным пятном — enfant terrible — всего нашего чопорного великосветского семейства. Непоседливый характер, непостоянство, излишняя впечатлительность прямо-таки выбивали его из рамок уклада, и взглядов того общества, в котором ему приходилось вращаться.
Родители наметили ему дипломатическую карьеру, но после одного совершенно недипломатического столкновения с представителем «дружественной державы» стало ясно, что дальнейшая служебная карьера дяди в области дипломатии окончена. Он перешел куда-то в другое ведомство; но и там недоразумение с начальством явилось печальным предвестником его грядущих служебных преуспеяний. Несмотря на протесты родни, дядя махнул рукой на службу, подал в отставку и переехал к себе, в великолепное имение в одной из лучших губерний южной России. Родственники, традиционные «служилые» дворяне, смотрели на все это весьма косо; они вовсе не принимали во внимание того, что во всех историях и столкновениях принципиально прав бывал дядя; да иначе и быть не могло, — слишком уж честна и справедлива была его натура — нет, родственники считались только с фактами, — помилуйте! испортил себе карьеру, повздорил с начальством! Ясное дело — «заблудшая овца»! «И в кого это он такой», — со вздохом говорили великосветские тетушки и в конце концов совершенно отказались от своего блудного племянника.
