Черный ангел - [52]

Из коляски в одном мундире выпрыгнул молодой генерал, и великий князь отшатнулся, узнав в нем ненавистного Зубова.

В одно мгновение Павел отскочил в дальний угол и, обнажив шпагу, с налившимися кровью глазами, весь дрожа, готовился встретить нежданного посетители.

Как вихрь, пронеслись в его голове мысли:

«Манифест. Шлиссельбург… Отец… Нет, лучше смерть, их мало, мои голштинцы меня не выдадут… Я повешу его здесь же, на любом дереве…»

Зубов перешагнул порог. Увидев искаженное бешенством лицо Павла, он словно оробел и беспомощно обернулся назад, как будто ожидая себе поддержки.

— А! — хриплым голосом закричал Павел, поднимая шпагу. — Вы не возьмете меня живым! Я убью вас, сударь, слышите, убью! Но вам не удастся лишить меня моих природных прав! Вы не увезете меня в Шлиссельбург… Я обращусь в войску… к народу… — Он задыхался от бешенства. — Я сам издам манифест и в нем я скажу… — снова начал он и вдруг замолчал, пораженный представившимся ему зрелищем.

Вчерашний «полудержавный властелин», надменный и дерзкий Зубов стоял на коленях, умоляюще протягивая к нему руки. По его красивому, искаженному теперь страхом или горем лицу неудержимо текли слезы, губы дрожали…

Гнев Павла сразу упал и сменился глубоким удивлением.

Молчание длилось долго. Наконец Зубов, все не вставая с колен, прерывающимся голосом произнес:

— Государь, ваше величество…

Павел протянул вперед руки и потом закрыл ими свое горящее лицо…

Переход от ожидаемого Шлиссельбурга к трону был слишком резок. Павел молчал.

Некоторые полагают, что в эту роковую минуту окончательно было нарушено равновесие его души, что в эту минуту им овладело безумие, оставившее следы на всем его недолгом царствовании.

— Ваше величество, — прервал молчание Зубов, — сегодня в семь часов утра великой Екатерины не стало, — и, не в силах сдержать своего искреннего отчаяния, он громко зарыдал.

Да, его отчаяние было несомненно искренно. Со смертью императрицы он терял все; кроме того, он имел основания бояться за свою дальнейшую судьбу.

Павел порывисто подошел к нему и вложил шпагу в ножны.

— Встаньте, сударь, — произнес он, протягивая ему руку.

Шатаясь, Зубов встал.

— А манифест? А завещание? — быстро спросил Павел.

— Их нет, ваше величество, — ответил Зубов. — Шкатулка оказалась пуста, вот ключ от нее.

С этими словами он протянул императору небольшой золотой ключик.

Павел машинально спрятал его карман.

— По-видимому, императрица, — продолжал несколько ободрившийся Зубов, — уничтожила эти акты по чувству врожденной ей справедливости.

Павел быстро взглянул на него, ничего не сказал.

— Как она умерла? — спросил он.

И Зубов, все еще волнуясь, рассказал, как умерла императрица. Она встала, как всегда, потом прошла в уборную и долго оттуда не выходила. Перекусихина, встревоженная этим, хотела войти, но что-то мешало отворить дверь.

Тут голос Зубова прервался.

— И это оказалось тело императрицы, — с рыданием закончил он. — Она умерла от удара. Она еще дышала, когда прибыл лейб-медик и он… Но ничего нельзя было сделать…

Сосредоточенный и угрюмый, слушал Павел взволнованный рассказ Зубова. Потом вдруг он произнес:

— Я не имею зла на вас, сударь. Все останется по-прежнему. Назначаю вас инспектором артиллерии.

Зубов снова упал на колени и поцеловал руку императора.

— А теперь — во дворец! — произнес Павел.

Известие о смерти императрицы уже распространилось по Гатчине.

Едва Зубов, по приказанию императора, распорядился подать экипаж, как, взволнованная и бледная, прибежала императрица с маленьким Константином. Император приказал собираться и ей. Через четверть часа экипажи уже мчались по петербургской дороге.

XII

Невообразимая тревога царила во дворце. Всех, как громом, поразила весть о смерти императрицы. Крепкая и сильная, несмотря на свои шестьдесят семь лет, она сумела соединить в одной себе, за время своего тридцатишестилетнего царствования, всю власть, все вожделения народа; но мысль, привычная идти одним путем, останавливалась, как с разбега, перед фактом ее смерти, оставляющей за собой страшную пустоту. Весь уклад общественной жизни, особенно военной, вдруг подвергался страшной ломке, так как всем были известны антагонизм и крайнее различие взглядов между матерью и сыном, теперешним императором. Буквально все население столицы было охвачено паникой, особенно люди, близкие ко двору…

Они ждали опалы и чуть не казни.

Среди растерявшейся толпы цесаревич быстрыми шагами прошел к телу матери. Труп Екатерины положили на широкую кушетку в ее кабинете. Правая рука свесилась, лицо было спокойно и строго тем величием смерти, которое кладет она на чело избранников.

Павел молча опустился на колени перед этим трупом, еще накануне одушевленным великой волей, потрясавшей миром.

Близ него стояли Безбородко, Зубов, находившийся в полубессознательном состоянии, и прискакавшие следом за Павлом из Гатчины его любимцы Кутайсов и Аракчеев.

Стоя на коленях, низко опустив голову, прильнув губами к холодной руке императрицы, словно застыл в своей скорбной позе юный Александр.

— Ваше величество, — прошептал Безбородко, — надо немедля подписать манифест.